В. Галечьян - Четвертый Рим

— Вы и не скрывайте, — весело сказал Стефан Иванович. — Нож-то у владельца украли. Этому тьма свидетелей есть.

— Вы не понимаете. Мой помощник, начав работать, уже не сможет остановиться и выдаст полную картину преступления. В голове у него возникает картина, в которой будет фигурировать убийца, жертва и место преступления. К моему большому сожалению, мы будем знать имя не владельца ножа, а преступника.

— Понятно, — также весело сказал Стефан Иванович, безмятежно глядя на полковника. — Именно в этой голове? — и он протянул руку к голове помощника, у которого сквозь иссиня-черные редкие волосы просвечивала основательная лысина.

— Вы это что! И не смейте! — полковник невольно шагнул вперед, словно заслоняя ясновидящего. — Он заменил один целое управление.

Стефан Иванович взял полковника под руку и шажком, шажком отвел в сторону.

— Эх, молодежь, молодежь, — вздохнул он, — все мудрствуете! Ты утречком зайди к шефу и документики ему в стол и отдай. Начальству своему доверять надо. Начальство разберется!

Раскланявшись, директор поднялся к себе, но заснуть не мог. Не то чтобы его волновало предстоящее разоблачение убийцы Шивы или смерть двоих учеников, но обстановка в лицее явно выходила из-под контроля и было неясно, как с этим бороться.

На следующий день Стефан Иванович отменил занятия на всех курсах, кроме подготовительных. Впрочем, было ясно, что взбудораженные смертью товарищей студенты учиться все равно бы не стали до похорон.

— Педсовет продолжается! — объявил директор смущенным срывом занятий педагогам.

Вместо своего разрушенного кабинета он выбрал музей римской истории, расположенный на чердаке лицея и ничем особенным не примечательный, кроме коллекции оружия и доспехов, скопированных с римских редчайших образцов. Педагоги не очень жаловали чердак, за исключением Пузанского, который после нескольких банок пива умудрялся еще подняться вверх по крутым ступеням и часами примерял к руке мечи, дротики и копья, воображая себя легионером в отпуску.

Стефан Иванович, встав, несколько секунд облучал разом замолкнувших учителей своим радиоактивным взглядом, потом сказал:

— Мы, господа, не разойдемся, пока не примем радикальное решение. Одно из двух: может, нам самораспуститься и закрыть лицей, студентов же отправить на принудительные сельхозработы в пустыню Каракумы, куда приглашают туркмены по спецнабору. Или перестать наконец перекладывать ответственность на вашего директора и начать работать с контингентом. Мы все забыли, что наша цель не отрабатывать зарплату или скрываться от старых грехов в ожидании новых, а готовить управленческую элиту для будущего империи.

Вчерашний инцидент в моем кабинете, именно он, показал, что многие из вас не обладают виртус романа, которая включает в себя все высокие качества общества и индивида — справедливость, умеренность, верность и благочестие. В силу этих качеств древние римляне всегда предпочитали союз с окружающими государствами и народами, а в течение самой войны старались больше действовать предупреждением и доверием, чем угрозами. Все это черты народа, избранного Провидением для совершения великих дел. Хотя знание римской истории было необходимейшим и первым условием для преподавания в моем лицее, вы видно забыли ее. Ну а те, кто не забыл, наверно, согласятся, что внешняя и внутренняя история Рима полна тяжелых испытаний и борьбы с внешними врагами, с одной стороны, и борьбы между самими гражданами — с другой. Как мельчайший осколок древнеримского колосса поставлен и наш лицей. Но ведь несмотря на все трудности, Рим в силу присущих ему высоких качеств из всех испытаний выходил победителем. Почему же вы, мои помощники в воспитании доблести, позорно бежали при первых же звуках опасности и даже не пытались спасти моего секретаря, которого сначала чуть не принесли в жертву очумевшие шиваиты, а потом накрыл всей своей тяжестью шкаф. Единственный, кто смело бросился вперед, был вот он, — директор указал на рыжего педеля, который сидел впереди всех с белой повязкой на лбу и нервно мял левую ладонь. — Но при этом он забыл, что кроме доблести римляне обладали еще и рассудительностью, которая помогала им выжить там, где наш верный педель давно бы погиб. Кого же могут вырастить такие учителя, которые сами бегут от опасности? Таких же трусов, как и они! Прежде чем принять окончательное решение, я бы хотел выслушать людей, которые, на мой взгляд, готовы перестроить свою работу, готовы воспитывать истинных граждан нового Рима.

— Я не согласен с вами только в деталях, — сказал Пузанский. — То, что мы все струсили, — это неверно. Мы просто несколько опешили. И ничего в этом удивительного нет. И Сулла, и Калигула, и самый великий — Цезарь невольно бы вздрогнули, если бы под их ногами оседала земля. Но дело не в личном страхе, его можно превозмочь, и не во внимательности в поисках секретарей, дело в том, что лицей расколот. Он расколот так же, как наше несчастное государство, и является на самом деле осколком Российской малой империи, а не Великого Рима. Если общество раздираемо митингами, забастовками, фракциями, партиями и идеями на тему, как улучшить жизнь, то для лицея это секты, общества, курсы и религии. Но если мы смогли выловить в нашем несчастном обществе идею великого объединения и собирания, то наша прямая задача и честь — передать эту идею своим детям — лицеистам.

— Спасибо, старый друг, — растроганно сказал директор и заключил Пузанского в свои объятия.

Они трижды с хрустом расцеловались. Тут поднялась Ева. Поводя округлыми плечиками, единственная женщина среди мужчин бросила в лицо Стефану Ивановичу:

— Самое простое — свалить всю вину за разлад и анархию на педагогов. Но вы бы лучше вспомнили, что сами поощряли сектантство, сами учили нас, что наибольшее количество индивидуальностей создаст необходимые условия для конкуренции, в которой победит самый приспособленный к внешней среде. И мы поверили вам, что привело к междоусобной войне между отдельными группировками и отсутствию единых принципов обучения. Но мы верим вам, — закончила Ева, — и надеемся, что сегодняшний день, первый день после большого взрыва, поможет нам начать собирать студентов в римскую элиту.

Внезапно Ева взвизгнула и присела, выпятив округлый задок. Это Пузанский ущипнул ее чуть пониже спины. Раздался смех.

Ночью Володечка проснулся оттого, что в комнату его кто-то вошел. Он услышал, как шаркнула запираемая изнутри дверь, поток холодного воздуха обдал его.

— Пришел, — пискнул Володечка и стал вглядываться в темноту приемной, которая, оставшись без кабинета и уже более не используемая по прямому назначению, превратилась в спальню и место тайных интимных свиданий.