В. Галечьян - Четвертый Рим

Сверкнув глазами, китаянка заскочила в купе, но дверь за ней не захлопнулась, а, наоборот, широко раскрылась, и низко поклонившийся Луцию мистер Цянь церемонно пригласил его войти.

За время стоянки не только произошла полная перемена блюд, но даже скатерть на столе появилась новая, вся изукрашенная пагодами и радостными крестьянами с мотыгами на рисовых чеках. Словно воспрявший из небытия дракон, над столом царил Пузанский. Тоненькие китаянки незаметно, как по волшебству, наполняли его чашку желтой жидкостью — «китайской водкой», решил про себя Луций. Преподаватель же невозмутимо заглатывал хрустящие китайские пельмешки из блюда, напоминающего вазу. Судя по множеству пустующих тарелок, было совершенно очевидно, что Пузанский произвел немалое опустошение на столе. Мутным взглядом он зафиксировал Луция и кивнул ему на маринованную капусту и салатики из трав, к которым относился без уважения.

— А что в Китае на самом деле существует гуманизм? — вполне осмысленно обратился к господину Цяню Пузанский.

— Наш держава, как Европа четырнадцатый — шестнадцатый век, Иран, Индия — девятый — тринадцатый век, имел свой Возрождение — тринадцатый — пятнадцатый век, — почтительно, но с видимой гордостью отвечал китаец.

— Понимаете ли, — махнул очередную чашечку Пузанский, — как я представляю себе ход исторического процесса в названные времена: китайцы выпутывались из хламид конфуцианства, мусульмане слегка дистанцировались от своего мессии, итальянцы ставили на место зарвавшегося папу, поскольку религиозный догматизм препятствовал прогрессу. Реализация телодвижений Возрождения была невозможна без развития представлений о ценности личности. Только, по-моему, гуманизм характерен для стран с небольшим населением ввиду ограниченности человеческого материала. Не случайно, что гуманизм пришел не в Римскую или Византийскую империю, а в их крохотный осколочек — Италию.

— До крестьянский восстания «желтый повязка» население Китая третий век был пятьдесят миллиона человека, осталась семь с половина миллион человека. Династия Цинь объединил Срединная империя. Мала успеха. Пятый век, умерла четыре из пяти китайца. Только шестой век пришла великая династия Тан, Будда из Индии, китайская Возрождение, опять начала расти китайца. До тех пор, и еще потом мала китайца, очень мала. Плохо.

— Ага! — удовлетворенно крякнул Пузанский, заглатывая очередную чашку.

Луций в свою очередь воспользовался технологическим перерывом в беседе, попросив ему разъяснить разницу между конфуцианством и буддизмом.

— Кун-Фу-Цзы — ум, наука, не бог, — начал пояснение господин Цянь. — Государственный религий древние времена и до седьмой век — дао —«правильный путь». Кун Цзы и дао — ум и вера вместе, не мешай друг дружка. Учитель Кун сказала: «Если утром познаешь правильный путь — дао, вечером можно умереть», и еще сказала: «Там, где царит человеколюбие, — прекрасно», и еще: «Тот, кто искренне стремится к человеколюбию, не совершит зла», — произнеся три цитаты, китаец тяжело вздохнул, как будто совершил большую работу. — После седьмой век — два религия: дао и Будда, одна наука Кун-Фу-Цзы. Кун-Цзы для знатная, достойная человека; Будда для деревенщина. Вы звать гуманизм, мы — человеколюбие. Умный человек верит Кун-Цзы. Управлять наука — правильно.

Рыгнув и крякнув, вновь возродился к жизни Пузанский. Обняв господина Цяня прямо через проход, он взялся радостно целовать его. Вдавленный въехавшей в него тушей в стенку купе, китаец, ища спасения, попытался вернуть Пузанского к теме разговора. Тот, как ни странно, отпустил китайца и просветленно взглянул вдаль. Крепко профессионально подготовленный преподаватель продолжил мгновенно и по существу.

— Если деятели китайского Возрождения, как об этом свидетельствует уважаемый господин Цянь… — кивнул Пузанский китайцу, притом настолько почтительно, что и все его грузное тело потянулось вслед за головой, пока вскочившие китаянки с трудом не вернули преподавателя в исходное положение. Не обращая внимания на подобные мелочи, Пузанский невозмутимо продолжил: — Так вот, если в Китае видели ценность человеческой личности главным образом в способности к самосовершенствованию, а гуманисты мусульманской Азии признавали доступность человеку высших моральных качеств, таких, как душевное благородство, великодушие, дружба, то представители Ренессанса в Италии ориентировались на человека как носителя разума, считая его высшим проявлением человеческого начала.

Заметив, что китаец не решается прервать Пузанского, очевидно, опасаясь непредвиденной реакции преподавателя, Луций подал голос:

— Уважаемый метр, скажите, свойствен ли гуманизм русскому человеку и был ли он когда-нибудь на Руси?

— Подожди, — пьяно отмахнулся Пузанский. — Вопрос твой может и правилен, но не своевременен. Внемли и услышишь. Так вот, вы, мой уважаемый восточный друг, подтвердили один постулат моей теории, — проговорил заплетающимся языком преподаватель, и тут же с видимым удовольствием заговорил с твердостью в голосе: — Условием прихода гуманизма в истории была малочисленность населения даже в таком громадном регионе, как Китай. Это условие прозвучало у нас первым, но оно не основное. Самое время расширить наше понимание. Итак, когда же гуманизм пришел в Россию и почему никогда не побеждал в Китае? Слушай, отрок, — повернулся Пузанский к Луцию и попытался многозначительно приподнять перст, однако рука безвольно опустилась на колено. Преподаватель в пьяном удивлении посмотрел на непослушную руку и с радостью прочистил горло, засвидетельствовав послушность языка. — Важнейшим условием гуманизма служит частная собственность на землю. В Китае ее не было никогда, потому и гуманизм там отсутствует. В России со Столыпинской реформой пришел Серебряный век.

Большевики отобрали у народа землю, а значит, и свободу и повернули историю вспять. Подобную картину мы наблюдали и в конце века, когда демократию свалила неразрешимость проблемы продажи земли. — Необычайная твердость голоса Пузанского свидетельствовала о том, что он оказался в наезженной годами колее. — Таким образом, гуманизм не разделим со свободой личности, и значит, истинно гуманен может быть только свободный человек! Как я! — гордо воскликнул Пузанский, и с этими словами, едва успев положить руки на столик купе, плюхнулся на них головой, так что стол заскрипел и закачался под тяжестью могучего удара.

Когда Луций кончил беседовать с сестрицей Ли в коридоре вагона и, тяжело поднявшись с приставного сидения, направился в собственное купе, Пузанский уже проснулся и теперь воодушевлялся любимым способом. Бутылка грузинского коньяка «Лезгинка» тряслась в руках Пузанского, два не менее пузатых, уже виденных братьями грузина важно восседали на койке, и каждый держал в руке по щепотке кислой капусты. Пузанский вещал, а грузины внимательно его слушали.