Татьяна Вильданова - Парадокс параллельных прямых. Книга первая

Спал урывками, да и снилась какая-то непонятная, не запоминающаяся, но навязчивая дребедень. Что-то похожее на едва слышный стук где-то в дальней комнате огромного гулкого дома. Просыпался с раздражающе острым чувством неудовлетворенности, ополаскивался ледяной водой и садился к кровати.

Или начинал мерить шагами повал. Хотя, что там было мерить! В узенький проход между койками едва вмещалось четыре его шага, да и то четвертый приходилось сильно укорачивать, чтобы на полном ходу не влететь коленом в стол.

Казалось бы, за три месяца болезни он передумал всё, что мог. Оказалось, что нет. О главном-то он и не подумал. Не удосужился. Он переворошил своё прошлое, вдосталь намечтался о будущем, том, которое настанет после войны и в котором будут и новые роли, и новые встречи.

Вот только с настоящим-то он и не разобрался. Жил, словно попав между страницами. А на страницах была война, которую он, перескакивающий от съемок к репетициям, а от репетиций обратно к съемкам, уже научился не замечать. Принимать, просто как существующую независимо от него часть действительности.

В тридцать восьмом он, как и большая часть других военнообязанных мужчин, пришел на сборный мобилизационный пункт и был приписан к воинской части, в которой, занятый съемками, так и не появился. Потом повредил ногу и всё время, от начала до окончания этой выморочной войны, провалялся на больничной койке. Там же и узнал, что он уже демобилизован и по выздоровлению может опять возвращаться на киностудию.

До сих пор именно здесь была настоящая его жизнь. Съемки забирали его всего, без остатка. Все его душевные и физические силы. Создавали иллюзию полноценного существования, зачастую полностью заменяя собой существующую вокруг реальность.

Он привык жить среди таких же увлеченных людей, для которых трагедия несчастного царя Эдипа казалась более близкой и реальной, чем трагедия размолоченной танковыми гусеницами Польши.

Здесь была другая, абсолютно незнакомая ему порода людей, которых ему приходилось играть, но с которыми почти не доводилось сталкиваться в реальной жизни.

Пожалуй, больше всего его поразил Рене. Его он знал с детства, знал все его слабости. Рене, который, с его точки зрения, всегда был трусоват, застенчив и нерешителен. Теперь от этого Рене зависела его жизнь.

Он был героем на съемках, не боялся рискованных трюков. Но Рене оборудовал этот подвал.

Мысли, мысли, мысли. Никогда ещё за всю свою жизнь он столько не думал. И о себе, и о людях, прошедших сквозь его судьбу.

Никогда ещё он не думал о себе так много и так плохо. Доре и раньше-то привык себя сильно не баловать, считая, что лучший критик для актера – сам актер. Но теперь его самокритика достигла стадии самоуничтожения.

На четвертый день в подвал заглянул Рене.

– Заставил ты нас побегать… – Жан выжидающе замер, – пошли, тебя ждут.

Машинально проведя рукой по волосам, Жан прихватил с вешалки пиджак, и быстро взбежал по ступенькам. Рене поднялся следом, опустил люк.

– Туда.

Крытым переходом прошли в дом.

– В кабинет.

В небольшой, отделанной под дуб, комнате с кресла перед горящим камином поднялся Жерар.

– Вы?!

Стоя перед ним, Жан почувствовал себя настолько виноватым, что уже и не знал, рад ли он этой встрече. Всё время, пока он мерил шагами тесный подвал, он добрую сотню раз пытался представить себе эту минуту. Странно, он был абсолютно уверен, что придет именно Жерар, и, в то же время, увидев его сейчас, испытал настоящий шок. Этот, настоящий Жерар разительно отличался от того, с которым на протяжении последних трех дней он вел постоянный диалог. В их беседах Жерар становился как бы проще, понятней. Можно сказать, что тот человек, которого мысленно воссоздавал Доре, был легче. Рядом с ним Жан начинал чувствовать себя почти на равных.

Настоящий Жерар подавлял.

Но именно настоящий был искренне рад их встрече. (Уж тут-то актера не обманешь.) Жерар не играл, он, действительно, был рад.

«Ещё бы не рад, – ревниво изучая его лицо, подумал Доре, – рад, только не мне».

Он ревновал. Отчаянно ревновал. Ревновал, прекрасно понимая, что, в сущности, даже не имеет права на ревность. Глупо ревновать не принадлежащую тебе женщину к другому мужчине. Ещё более глупо ревновать мужчину к случайно встреченной тобой женщине.

– Рассказывай, – словно уловив его состояние, лаконично потребовал Жерар.

– Я… – Жан сел на жесткий стул напротив, положил руки на стол, сцепил пальцы, на минуту задумался и начал, – из дома мы вышли в тринадцать тридцать…

Говорил четко, холодно, обходясь без эмоций и комментариев. Только факты, даже самые малозначащие – всё, вплоть до проекции на поверхность перекрытого решеткой участка.

– Я знаю, – коротко кивнул головой Жерар, – там ещё в начале оккупации боши устроили подземные склады. Дальше.

Теперь уже вкратце он описал оставшийся путь от перекрытого тоннеля до колодца под Цветочным рынком.

– Это всё?

– Да.

«Или почти всё, – Жан намеренно опустил как телепортацию, так и эпизод с крысами, – всё равно не поверит… или решит, что я рехнулся. Похоже, Этьена не сочла нужным ему что-то рассказывать».

Только сейчас он понял, что знает об Этьене то, о чем Жерар даже не догадывается. Значит, что бы их ни связывало, но до конца откровенной с ним она не была. Она намеренно спрятала от этого мужчины часть себя. Возможно, самую важную свою часть. От того ли, что боялась непонимания, или не считала их отношения настолько серьезными, чтобы выкладывать все свои тайны.

Такой вывод ошеломил его настолько, что Доре невольно сбился с взятого им тона бесстрастного комментатора.

– … моя глупость, – боясь, что Жерар заметит его состояние, он торопливо закончил рассказ и настороженно скосил глаза на свои ботинки.

– Так, – Жерар встал, прошелся по комнате, – возможно… хотя именно твоя глупость вас и спасла, – он дождался, пока мужчина поднимет голову, и выложил, – сначала вас искали дома.

– Что?! Но как?…

– Не знаю… Информация поступила не через мою службу, – Жерар остановился у выходящего во двор окна, – всё прошло по первой категории секретности.

Жан мало что понял, кроме главного, что дело – дрянь.

– И ещё какая, – подтвердил Жерар, – очень похоже на работу хорошо внедренного провокатора. Вот что, – Жерар вернулся к столу, отодвинул стул и сел напротив, – тебе надо уезжать. У меня есть возможность переправить тебя в Швецию.

– А её?

– Сейчас её нельзя трогать. После, когда поправиться, может быть. Ни ей, ни тебе в городе оставаться больше нельзя.

Жан покачал головой.

– Я не хочу уезжать из страны… есть возможность попасть к партизанам?