Мо Янь - Мучительные перевоплощения Симэнь Нао

Хотя быть в шкуре осла очень не хотелось, я никак не мог вырваться из его тела. Обиженная душа Симэнь Нао напоминала раскаленную лаву, неудержимым потоком разливающуюся в ослиных внутренностях. Ослиные привычки и предпочтения не удавалось окончательно подавить, поэтому я раздваивался между ослиной и человеческой сущностью. Сознание осла и человеческая память смешивались воедино, но вопреки моим неоднократным попыткам разделить их, результат был всегда один и тот же – еще более тесное их слияние. Я то страдал как человек с человеческой памятью, то радовался своей ослиной жизни как осёл. О-хо-хо!.. Разве ты, Лань Цзефан, сын Лань Ляня, понимаешь, что я имею в виду? К примеру, вот это: как только я представлял себе твоих отца и мать, а моих бывших работника и любовницу вместе, в постели за любовными развлечениями, так сразу же от отчаяния начинал биться головой о ворота хлева и обгрызать зубами края плетеной кормушки. Но, наткнувшись в ней мордой на свежезаваренные черные бобы и измельченную рисовую солому, невольно хватал, пережевывал и глотал их, от чего получал чисто ослиное наслаждение.

За короткое время, словно за один миг, я стал наполовину взрослым ослом, и вскоре должны были кончиться дни, когда я мог свободно, как мне заблагорассудится, бегать по двору усадьбы Симэнь Нао. Мне накинут на голову уздечку и привяжут к кормушке. А тем временем Цзиньлун и Баофэн, уже с фамилией Лань, подросли на пять сантиметров, и ты, Лань Цзефан, родившийся в тот же день, месяц и год, как и я, уже начинал учиться ходить. Ходил по двору вразвалочку, словно утенок. К тому же в один из дождливый дней, в другой семье восточного крыла дома, родились еще две девочки. А это свидетельствовало о том, что усадьба Симэнь Нао не обветшала силой, потому как в ней, как и раньше, появлялись на свет двойняшки. Первую девочку назвали Хучжу, а ее сестренку – Хецзо. Их родители были Хуан Тун и Цюсян, вторая любовница Симэнь Нао. После земельной реформы западное крыло дома отдали твоему отцу, моему хозяину, где с самого начала поселилась моя первая любовница Инчунь. Когда же восточное крыло передали Хуан Туну, то Цюсян, которая там жила, перешла к нему, так сказать, в придачу к жилью и стала его женой. В главной же части дома с пятью большими комнатами теперь находилась сельское управление, в которой ежедневно собирались какие-то люди и решались общественные дела.

В тот день я грыз большое абрикосовое дерево во дворе усадьбы. Его шершавая кора обжигала огнем мои чувствительные губы, но я не бросал этого занятия, потому что мне хотелось узнать, что скрывается под корой дерева. Увидев меня, Хун Тайюэ, сельский председатель и секретарь сельской парторганизации, закричал, надрывая голос, и швырнул в меня острый камень. Булыжник резко просвистел в воздухе и попал мне в ногу. Ты думаешь, это была просто боль? О-хо-хо!.. Я подумал, что всё, несчастный осел-сирота умрёт от боли. Заметив на ноге кровь, я невольно задрожал и поковылял как можно дальше от абрикосового дерева от восточного крыла дома к западному. Прямо под южной оградой, напротив главной части дома, стоял навес – несколько столбов, завешенные тростниковыми циновками и открытые утреннему солнцу. Там было моё укрытие на случай непогоды и где я прятался, когда чего-то боялся. Однако в тот раз я не смог воспользоваться навесом, потому что мой хозяин именно тогда вычищал его от ночных испражнений. Когда я прихромал к нему, он заметил, что моя нога залита кровью. Я даже думаю, что он видел, как Хун Тайюэ швырнул камень и попал в меня. Ведь пролетая сквозь бесцветный воздух, камень свистел так, будто кто-то рвал драгоценный шелк или сатин, и заставил сердце осла затрепетать от страха. Мой хозяин стоял перед навесом, словно огромная пагода, залитая водопадом солнечного света, с синей щекой на одном половинке лица и красной – на другой, с носом, похожим на демаркационную линию, разделяющую две территории – оккупированную врагом и уже освобожденную. Теперь такое сравнение уже совсем устарело, но тогда оно было вполне современным. «Мой бедный ослик!.. – с болью воскликнул хозяин, а потом гневно спросил: – Уважаемый Хун, почему ты покалечил моего осла?». Он перешагнул через меня и ловко, словно пантера, преградил дорогу Хуну.

Хун Тайюэ был самым большим начальником в селе Симэнь. Благодаря своему славному прошлому, в то время, когда другие партийные кадры сдали своё личное оружие на склад, он носил пистолет при себе. Красно-коричневая кожаная кобура, висевшая сбоку, отражая солнечный свет, демонстрировала вокруг революционный дух и предупреждала всех плохих людей: «Не делайте ничего безрассудного! Откажитесь от злых намерений и не смейте оказывать сопротивления!». На нем была серая военная фуражка с широкими краями, белая полотняная рубашка с пуговицами сверху донизу, опоясанная широким кожаным ремнем, серая куртка с подкладкой и серые просторные брюки. Ноги в обуви из зеленого габардина на толстой подошве были без обмоток. Он походил на члена вооруженной рабочей бригады военного времени. Тогда, во время войны, я был Симэнь Нао, а не ослом. Был самым богатым в селе прогрессивным землевладельцем, имел жену и двух любовниц, двести му плодородной земли, несколько ослов и лошадей, а ты, Хун Тайюэ, кем тогда был? Обычным отбросом общества, нищим, который зарабатывает себе на пропитание тем, что ходит повсюду и бренчит девятью медными кольцами, нанизанными на отполированную до блеска желтую бедренную кость быка. В сельские базарные дни ты, босой, лысый, с вымазанным чумазым лицом, с втянутым животом, голой спиной и котомкой на шее, приходил на площадь, выложенную белыми булыжниками, перед рестораном «Инбиньлоу» и, сверкая по сторонам черными глазами, тряс свою погремушку, и с ужимками пел свои песенки. Никто на свете не мог бы добыть с помощью кости столько разнообразных звуков. Дзинь-динь-динь, динь-динь-динь, динь-дзинь-динь-динь, дзинь-динь, динь-дзинь, динь-динь, динь-динь-дзинь-динь-дзинь-дзинь-динь.. . Кость, сверкая на солнце, танцевала в твоих руках и становилась центром внимания всей торговой площади. Ты притягивал к себе зевак и быстро превращал рынок в место развлечения. Нищий Хун Тайюэ, брякая кольцами на кости, выводил слова усталым высоким голосом, похожим на куриное кудахтанье и утиное кряканье, но, меняя ритм мелодии, пел достаточно занимательно:

Когда солнце восходит – западная стена сияет,

а восточная её сторона в тени утопает.

Когда огонь у печи лежанку согревает,

никто никого спать на ней не уговаривает.

Тот, кто дует на горячую кашу, легко ее съедает,

а доброе дело всегда зло побеждает.

А кто не верит словам моим,