Роберт Силверберг - Замок лорда Валентина (сборник)

За глейном виднелась рощица хингамотов, где из почвы торчали мясистые, грибовидные желтые отростки, вздувшиеся от сахарного сока: они улавливали свет и таким образом поставляли энергию растениям, прятавшимся глубоко под землей. А вдоль границ всего поместья протянулся чудесный сад Этована Элакки. Сад состоял из деревьев нийк, посаженных, как принято, причудливыми геометрическими фигурами — по пять деревьев в каждой группе. Элакка любил прохаживаться среди них и ласково поглаживать ладонями тонкие черные стволы не толще человеческой руки и такие же гладкие, как самый изысканный атлас. Дерево нийк жило не больше десяти лет: первые три года оно росло поразительно быстро, вымахивая до сорокафунтовой высоты; на четвертый год на нем появлялись первые изумительные золотые цветы в форме чаши с кроваво-красной серединой, а затем оно начинало в изобилии приносить беловато-прозрачные серповидные плоды с резким запахом и плодоносило до тех пор, пока внезапно не умирало — за несколько часов изящное дерево превращалось в сухую палку, которую мог сломать и ребенок. Ядовитые в сыром виде, плоды нийка были тем не менее незаменимы для приготовления острого, пряного жаркого и каш, столь ценимых в кухне гэйрогов. По-настоящему хорошо нийк рос только в ущелье, и Этован Элакка со своим урожаем занимал прочное место на рынке.

Земледелие наполняло жизнь Этована Элакки ощущением полезности, но не в полной мере удовлетворяло его любовь к красоте. Вот почему он создал собственный ботанический сад, где устроил восхитительную живописную экспозицию, собрав со всех концов света всевозможные удивительные растения, какие только могли прижиться в теплом и влажном климате ущелья.

Были здесь алабандины с Зимроэля и Алханроэля всех естественных тонов и оттенков, а также большинство искусственно выведенных сортов. Были танигалы, твейлы, деревья из лесов Гихорна с цветами, которые лишь в полночь по пятницам являлись взору во всем своем ошеломляющем великолепии. Имелись также пиннины, андродрагмы, пузырчатые деревья и резиновый мох; халатинги, выращенные из добытых на Замковой горе черенков; караманги, муорны, сихорнские лианы, сефитонгалы, элдироны. Экспериментировал Элакка и со столь прихотливыми растениями, как огненные пальмы из Пидруида, которые иногда жили у него до пяти-шести сезонов, но в таком отдалении от моря никогда не цвели; или с игольчатыми деревьями с гор, которые быстро чахли в отсутствие необходимого им холода; или со странными, призрачными лунными кактусами из Велализиерской пустыни, которые он безуспешно пытался оградить от слишком частых дождей.

Этован Элакка не брезговал и местными растениями: выращивал странные надутые пузырчатые деревья, качавшиеся, как воздушные шарики, на своих толстых корнях, и зловещие, плотоядные деревья из лесов Мазадона, поющие папоротники, капустные деревья, несколько громадных двикка-деревьев, полдюжины папоротниковых деревьев доисторического вида. Для создания живого ковра он небольшими кучками рассаживал сенситивы, которые своим скромным и изящным видом являли приятный контраст более ярким и выносливым растениям, составлявшим основу его коллекции.

Тот день, когда он обнаружил, что сенситивы пожухли, начинался великолепно. Ночью прошел небольшой дождик, но ливня, как заметил, совершая обычный обход сада на рассвете, Этован Элакка, не предвиделось; воздух был прозрачен настолько, что лучи восходящего солнца, отражаясь от гранитных скал на западе, били в глаза зеленым огнем. Сверкали цветы алабандины; проснувшиеся голодными плотоядные деревья безостановочно шевелили щупальцами и пестиками, полупогруженными в глубокие чаши, расположенные посреди огромных розеток.

Крошечные долгоклювы с малиновыми крыльями порхали, как ослепительные искорки, между ветвей андродрагмы. Но поскольку в Элакке было сильно развито предчувствие дурного — ночью он видел нехорошие сны со скорпионами, дхиимами и прочей нечистью, что копошилась на его земле, — он почти не удивился, наткнувшись на злосчастные сенситивы, почерневшие и скукожившиеся от неведомой болезни.

Все утро до завтрака он работал в одиночестве, угрюмо вырывая поврежденные растения. Они были живы, но из-за сильно пострадавших отростков спасти их не представлялось возможным, поскольку увядшая листва никогда не восстановится; а если он попытается их подрезать, то нижняя часть все равно погибнет от боли. Потому он и вырывал их десятками, с содроганием ощущая, как они корчатся у него в руках, а потом соорудил из них погребальный костер. Вызвав к посадкам сенситивов старшего садовника вместе с рабочими, Этован Элакка спросил, знает ли кто-нибудь, что привело растения в такое состояние. Но никто не смог ничего сказать.

Происшествие повергло Этована Элакку в уныние, но не в его обычае было надолго опускать руки, и уже к вечеру он раздобыл сотню пакетиков с семенами сенситивов из местного питомника: сами растения он, разумеется, купить не мог, поскольку при пересадке они не выживали. Весь следующий день он высаживал семена. Через шесть-восемь недель от несчастья не останется и следа. Он расценил гибель растений как небольшую загадку, которая, возможно, когда-нибудь разрешится, но, скорее всего, нет, — и выбросил ее из головы.

День или два спустя к первой загадке прибавилась новая: пурпурный дождь. Необычное, но безобидное событие. Все сошлись на одном: «Должно быть, меняется направление ветра, вот и заносит скувву так далеко на запад». Песок продержался меньше одного дня, а потом очередной ливень смыл все дочиста, заодно с воспоминаниями Этована Элакки. Но нийковые деревья…

Через несколько дней после пурпурного дождя Элакка наблюдал за сбором урожая плодов нийка, когда к нему подбежал старший десятник, худощавый невозмутимый гэйрог по имени Симуст. Он находился в состоянии, которое применительно к Симусту можно было назвать крайним возбуждением: змееобразные волосы растрепаны, раздвоенный язык мелькал так, словно норовил выскочить изо рта. Гэйрог закричал:

— Нийк! Нийк!

Серовато-белые листья деревьев нийк имеют форму карандаша и располагаются вертикально редкими пучками на окончаниях двухдюймовых побегов, будто внезапный удар электричеством заставил их встать торчком. Само дерево очень тонкое, а ветки настолько немногочисленны и корявы, что такое положение листьев придает нийку забавный колючий вид, благодаря чему его невозможно ни с чем спутать даже на большом расстоянии; но когда Этован Элакка побежал вслед за Симустом к роще, то разглядел еще за несколько сотен ярдов нечто, с его точки зрения, невообразимое: на всех деревьях листья свисали вниз, будто это были не нийки, а какие-нибудь плакучие танигалы или хала-тинги!