Гоар Маркосян-Каспер - Все зависит от тебя

Он закрыл файл и перешел к первой из больших вещей. Стал читать почти нехотя… И сразу увлекся. Настолько, что нашел чистую бумагу, включил принтер, сделал распечатку и устроился с ней в кресле у окна.

Он читал текст не бегло, как обычно поступал с рабочими материалами, останавливаясь лишь на тех местах, которые представляли интерес, а медленно, вдумчиво, как земных классиков или роман Мастера. И не только по той причине, что боялся проглядеть что-либо важное, но и просто потому, что вещь того стоила. Это было неторопливое повествование, по стилю и погружению в тончайшие психологические оттенки напомнившее Дану его любимого Пруста. Роман состоял из трех частей, каждая из которых описывала один день из жизни некого светского льва, аристократа по происхождению, воспитанию и образу жизни, но из общества отнюдь не дотехнического, герой не катался на лошадях или, вернее, сниттах, а гонял на бешеной скорости летательный аппарат, видимо, нечто вроде флайера, пользовался видеофоном и прочими благами цивилизации, однако, будучи человеком богатым, вел жизнь праздную и пустую, ненавидя эту пустоту и растрачивая себя на бесплодные попытки заполнить ее всякого рода похождениями. Дан невольно вспомнил Горта, кара Асуа и остальную компанию высокородных дворян королевства Стану. Проблемы схожие, только герой книги был неизмеримо тоньше и умнее. В первой части герой встречал женщину, в которую влюблялся с первого взгляда, вообразив эту любовь небесным предопределением, посланием судьбы, долженствующим наполнить его жизнь содержанием, во второй, самой приподнятой, своего рода апофеозе торжествующей страсти, он добился своей возлюбленной, а в третьей осознал, что в очередной раз потерпел поражение, оказавшись любовником еще одной блестящей, но неспособной к живым чувствам красавицы. Сюжет в общем-то банальный, но ведь не сюжеты делают литературу. Особенно Дана потрясли последние страницы, где разочарованный герой, с холодным отвращением к себе и мирозданию, вопрошал, когда же этому бессмысленному существованию придет конец, скоро ли сгинет Новая Эдура в огне войны или под ударами стихий, наверно, книга была написана незадолго до катастрофы, и ее пронизывало декадентское ощущение распада мира и конца истории. У Дана заныло сердце, когда он вспомнил серенькие писания современной Эдуры, тысячелетия, не создавшие ни одной талантливой книги, кастрированный мир, неспособный к творческим взлетам и, в сущности, живущий так же пусто, как мир романа, но этого просто не осознающий. Но что выходит? Еще один тупик? Ему стало совсем тоскливо, и он чуть не пропустил в самом конце упоминание о Резиденции, уже прошел мимо, но потом осознал, вернулся к абзацу, где герой отказывался от назначенной встречи с резидентом, поскольку ему невыносимо было думать о долгом одиноком полете над пустынным океаном… в тексте тот был даже назван мертвым, Дан понял так, что климат и погода на планете регулировались, бури и штормы остались в прошлом, превратившись в литературную реминисценцию… и этот мертвый океан вызывал у него тоску и желание заблокировать противоаварийные устройства, вывернуть штурвал и врезаться в воду, и, поняв, что посещение Резиденции, о котором он мечтал несколько лет, ничего не изменит в его жизни, он предпочел лечь в постель и принять какой-то сильнодействующий наркотик. Для понимания сущности самой Резиденции этот абзац не давал почти ничего, но странное слово «резидент» заставляло задуматься. Была ли эта странность порождена трудностями перевода, или слово было точным? Если так… Дан уже встал, но понял, что необычность выражений еще не то чрезвычайное событие, ради которого стоило беспокоить Марана в такой ситуации, и снова сел, решив подождать до утра.

— Как ты сказал? — переспросил Маран. — Резидент? Это же… Великий Создатель!

— Погоди. Сначала и я был потрясен и чуть не примчался к тебе вечером. Но потом, когда спокойно подумал, понял, что переводчики просто пассивно следовали эдурскому словарю, помнишь, ведь и в современном языке под резидентом понимается обитатель резиденции. Наши не стали осмысливать оттенки, только и всего.

— Да, ты прав, конечно, — ответил Маран рассеянно. — Но дело в том… Эта лингвистическая неточность оказалась… Ну чем-то вроде катализатора. У меня возникла идея. Да… Нет, не может быть. Хотя…

Наи всплеснула руками.

— Что ты делаешь?! Отдай! — Она отняла у Марана термос, Дан расхохотался, а Маран невидяще посмотрел на сахарницу, куда, вместо чашки, налил кофе, и недовольно сказал:

— Почему он не прислал хотя бы половину?

— Кто и половину чего? — спросила Наи.

— Отец твой. Половину атласа.

— Наверно, просто не успел, — сказала Наи смущенно. — Я заехала к нему прямо перед отлетом, боялась, что он меня не пустит, я разок заикнулась за пару недель до того, так он рассердился, начал говорить, что у тебя тут куча врагов, и ты будешь все время нервничать из-за меня, что я эгоистка, потому что у тебя и без меня полно забот… Скорее всего, он был прав. Но я подумала, что если ты тоскуешь по мне хоть вполовину… Я так тосковала по тебе…

— Я по тебе и сейчас тоскую, — вздохнул Маран, — хоть ты и сидишь напротив. Ты сделала правильно, что приехала. Только вот… Не знаю, как тебе удастся отослать меня работать. Придется, наверно, выталкивать.

— С чего это вдруг? Ты же встал и оделся, чтобы идти. Разве нет?

— Да. Но это было давно. Добрых полчаса назад. Моя решимость иссякла.

— А ты не ходи, — посоветовал Дан. — В конце концов, ты полтора месяца работал с утра до ночи. Прогуляй пару дней.

— Я уже вчера прогулял, — возразил Маран.

— Ну и что?

— Нет, нельзя. Пойду. Только… Чуть позже. А ты можешь приступить к следующему роману.

— Дай человеку кофе допить, — возмутилась Наи.

— Я уже допил, — сказал Дан. — Но не уйду, пока он не скажет, что за идея ему пришла в голову.

— Этого я тебе сказать не могу. Ты подумаешь, что я сошел с ума.

— Не подумаю.

— Подумаешь. И потом она еще незрелая. Зеленая и кислая. Вот когда она поспеет и нальется соком… Что ты сидишь? У тебя совесть есть?

— Есть, — сказал Дан, вставая.

Дан уже почти дочитывал второй роман, когда ему помешали. Строго говоря, это был не роман, а жизнеописание, насколько он мог судить, более или менее документальное, на нескольких сотнях страниц детально разбирались, в основном, бесчисленные любовные связи некой известной актрисы, а заодно глухо упоминалось и о ролях, сыгранных ею на сцене и в кино. Подбор фактов и их изложение удивительно напоминали аналогичного уровня биографические книги, читанные Даном на Земле, хоть и не во множестве, этот жанр был не в его вкусе. И, конечно, больше, чем сама банальная, в сущности, биография, его заинтересовали всяческие бытовые детали, а особенно, неоднократные упоминания о войне, которую актриса пережила ребенком. Он подумал, что книга даст массу материала хорошему арт-историку, потом вспомнил, что теперь такой, а вернее, такая, есть тут рядом, за соседней дверью, и решил, что сегодня же перезапишет кристалл для Наи, если, конечно, Маран уже не сделал этого сам.