Виталий Вавикин - Третий источник

Открой другую камеру. Выбери приглянувшееся лицо и нажми нижнюю кнопку. Еще одна женщина падает на пол. Кашляет, поднимается на ноги, оглядывается. Нет. Она не нравится тебе. Ты любил кого-то другого. Эти руки никогда не радовали твое тело своими прикосновениями. Эти губы никогда не целовали тебя, не пробовали твою кровь на вкус. Открываешь следующую камеру. Мужчина груб и напуган. Воспоминания. Взгляд в глаза. Секс, но не то, что ты ищешь. Идешь вдоль ряда камер, открывая их. Люди поднимаются и раболепно смотрят на тебя. Сильные. Крепкие. Но тебе нужен кто-то другой. Тот, кого ты видел, перед тем как проснуться. А что если она мертва? Что если ты забрал у нее жизнь в угоду своим интересам? Останавливаешься и смотришь на мертвую блондинку. Где-то далеко слышатся приглушенные голоса. Язык знаком, но нужно привыкать к чужим мыслям. Они путаются, распадаются на отдельные слова. Спрячься! Затаись! Ты ведь только учишься жить.

Тени. Гладиатор сжимает плечо художника.

– Там кто-то есть, – говорит он.

– Может, ка-доби? – Назиф делает шаг вперед. Звериный рык разрезает тишину. Силуэты вырастают из мрака, словно сама ночь оживает, чтобы изгнать из своей обители незваных пришельцев. – Что это?

– Не знаю. – Квинт встает рядом с художником. Он убивал людей. Он убивал монстров. Но он никогда не боролся с мраком, с темнотой, которая сжимается вокруг его старого тела.

– Мне нечем дышать! – кричит Назиф.

Пол уходит у них из-под ног. Гравитация перестает существовать. Реальность разрывается. Приступ рвоты скручивает художника. Пустота заполняет их. Они парят в ней. А потом появляется ветер. Он свистит в ушах, сдавливает горло удушьем. И свет. Далекий, призрачный, лилово-розовый. Он приближается. Становится более ярким. Цвет рек. Бездонных. Безбрежных. Назиф и гладиатор падают в них. Тонут в бурлящей мгле. Но боли нет. Лишь страх. Он заставляет двигаться, плыть к берегу. И тьма отступает.

– Где мы? – спрашивает Назиф.

Квинт смотрит на нависшее над головой старое дерево. Сухие сучья торчат в разные стороны, как прическа пугала. Ветра нет. Звуков нет. В ночном небе висят треугольником три белых луны. Безмолвная птица с длинным клювом смотрит на незваных гостей черными немигающими глазами-бусинками. Маленькая желтая змейка, извиваясь, ползет между стеблей поникших цветов. Их бутоны спят. Крохотный грызун выбирается из норы. Оглядывается. Принюхивается. Тело желтой змеи сжимается, готовится к прыжку. Мгновение – и пружина распрямляется. Зубы впиваются в мягкую плоть. Грызун пищит. Яд парализует тело. Пасть змеи растягивается, готовясь проглотить агонизирующее животное.

– Нужно подниматься, – говорит Квинт. Изношенное тело подчиняется с каким-то заржавевшим скрипом старых петель.

– Что с тобой? – спрашивает художник.

– Не знаю, – гладиатор оглядывается, слушая скрип собственных суставов. – Твой рюкзак, – говорит он Назифу.

– Я его потерял.

– Значит, придется охотиться.

– Думаешь, мы здесь надолго?

– Откуда я знаю. – Скрип тела начинает раздражать.

Где-то в темноте слышится задорный женский смех. Гладиатор и художник смотрят друг на друга.

– Пойдем посмотрим, – предлагает Квинт.

– Сюда! – зовет их голос.

Они пробираются к нему сквозь заросли шиповника. Цветы стонут, ломаясь у них под ногами.

– Да что же это за место такое?! – говорит художник, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

– Не нервничай, – шипит на него Квинт.

Еще один цветок жалобно стонет, раздавленный его ботинком. Гладиатор выходит на залитую серебряным светом трех лун поляну. Женщины нет. Лишь молодое цветущее дерево.

– Сюда! – говорит им дерево. И листья вздрагивают, придавая ему женственный образ. – Сюда!

Провода от железных столов ведут в просторное помещение. Мидлей останавливается. Смотрит на открытые камеры. Вытекшая из них вода все еще переливается под ногами.

– Что здесь случилось? – спрашивает Солидо.

Белые волосы мертвой женщины разрезают мрак.

– Мертва, – говорит Солидо, проверяя ее пульс.

Зоя идет вдоль ряда открытых камер. Останавливается. Вглядывается в лицо чернокожей женщины. Последняя камера все еще заполнена лилово-розовой жидкостью. Десятки электродов подходят к голове блудницы. Вливают в нее знания перемен и новых открытий, аккумулируют эту информацию и высасывают, чтобы заполнить ею десятки новых блудниц. Но вечна лишь она. Мать. Проводник. Светоч.

– Я знаю ее, – шепчет Зоя, вглядываясь в женское лицо. Сотни образов проплывают перед глазами. Тысячи слов. Миллионы стонов. – Мама, – Зоя прикасается рукой к холодной глади стекла. Ладонь оставляет запотевший отпечаток. Глаза блудницы закрыты. – Нужно освободить ее, – говорит Зоя.

– Зачем? – спрашивает Мидлей.

– Затем, что она не клон! – Зоя вглядывается в лицо блудницы. – Я видела ее. Видела в своих воспоминаниях.

– Не стоит предпринимать поспешных действий, – Солидо разглядывает разбитую камеру.

– Кто бы говорил! – кривится Зоя. – Ты недавно убил самого себя, а все еще пытаешься давать советы?!

– Поэтому и не стоит торопиться, – Солидо показывает оставшуюся на битых стеклах кровь. – Не похоже, чтобы кто-то освобождал их…

– Если ты думаешь, что я буду стоять и смотреть, как она там плавает, то ты сильно ошибаешься!

– Зоя! – пытается привлечь ее внимание Мидлей.

– Все мои воспоминания связаны с ней! Все мои чувства!

– Зоя! – Мидлей показывает подходящие к камере провода. – Как ты думаешь, куда они идут?

– Откуда я знаю?!

– К столам, – напоминает Мидлей. – Мы пришли сюда по ним. Помнишь?

– Что это меняет?

– Теперь вспомни, что стало с двойником Солидо.

– Он сам виноват.

– Я о проводах.

– Думаешь, если мы освободим ее, то с остальными двойниками будет то же, что и с двойником Солидо?

– Не знаю, но думаю, стоит повременить.

– А как же остальные? Они же как-то освободились! – Зоя смотрит на Мидлея, но он лишь пожимает плечами.

– Здесь кто-то есть, – говорит Солидо, вглядываясь в смолистую мглу. – Не бойтесь, – обращается он к теням. Из темноты доносится звериный рык. Тени оживают. Солидо протягивает к ним руку. – Я друг, – осторожно говорит он.

Что-то черное и сильное сжимает его кисть. Зубы впиваются в плоть. Солидо кричит. Хрустят суставы. Тень выплевывает два откушенных пальца. Кровь заливает его лицо: темное, дикое. Оно проступает из мрака. Большие глаза блестят безумием. Белые зубы обнажены в животном оскале.

– Стефан! – шепчет Солидо. – Папа! – и голос его срывается на крик.

Семь силуэтов разрывают мрак, освобождаясь от его объятий. Страх умножает их силы. Солидо падает на спину. Руки Стефана сжимаются на его горле.