Виталий Вавикин - Третий источник

– Просто я последний, с кем ее видели?

– Именно.

– И что мне теперь делать? Доказывать, что я не виноват?

– Лучше попытайтесь вспомнить подробности. Сейчас все может оказаться важным.

– Подробности? – Гувер снова нервно хохотнул. – Да какие тут подробности! Сидел и сравнивал, кто из них двух лучше умеет это делать.

– А другие?

– Другие смотрели, – он прикрыл глаза. – Помню одного за барной стойкой. Кажется, он этот… Как там их называет жена? Ах да! Вуайерист. Я даже подмигнул ему. Не знаю зачем.

– А потом?

– Потом я сказал Мириил, что ее подруга мне нравится больше. – Толстяк открыл глаза и глуповато посмотрел на истлевшую сигарету. – Думаю, нужно было взять обеих.

– А ваша жена?

– Жена? Вы думаете… Нет! – затряс головой толстяк. – Она даже таракана убить не может, а вы ее в убийстве обвиняете.

– Не обвиняю.

– Знаете, что я вам скажу, – Гувер понизил голос. – Она не изменяла мне ни разу. Только здесь. И то после того, как мы поняли, что нужно что-то менять, иначе брак лопнет, как мыльный пузырь, – еще один нервный смешок. – Она ведь у меня семейный психолог. Слушает. Советует. Вправляет, как говорится, мозги, – он глуповато шмыгнул носом. – Вот и нам решила вправить.

Сознание вернулось как-то внезапно.

«Ну и сон!» – подумала Хейзел. Повернулась на бок и попыталась отыскать Квинта. Вспомнила о Бити. Но Бити нигде не было. Вообще ничего не было. Лишь мох под ноющим телом да кроны старых деревьев, скрывающие небо. Хейзел подняла голову и огляделась. Никого. Она одна. Хейзел встала на колени и, держась рукой за кору дерева, поднялась на ноги. «И что теперь?» Хейзел сделала осторожный шаг. Сухая ветка под ногой хрустнула. Хейзел затаилась. Ничего. Еще один шаг. Еще. Она снова огляделась. Вспомнила лицо похитившего ее великана и побежала.

Страх придал сил. Ветви хлестали по телу, оставляя красные полосы и срывая одежду. В легких разгорался пожар. В ушах стучало. Черные пятна застилали глаза. Но Хейзел не останавливалась. Она бежала до тех пор, пока сознание не покинуло ее. Ноги подогнулись. Рвотные массы наполнили рот. Забвение показалось желанным. Оно прогнало боль и тошноту, забрало страх и отчаяние. Осталось лишь беспокойство. Давнее. Укоренившееся. Кривые улицы, поросшие плющом, вели Хейзел в прошлое…

Бездомные люди-свечки вспыхивают, разрезая ночь всполохами света. Разрывают тишину криками. Они кричат устами Хейзел. Они олицетворяют всю ее боль, все отчаяние и безысходность. Почему Дарман всегда берет ее у окна? Не на кровати, не в ванной. А именно у окна. Позволяя упираться руками в подоконник и смотреть, как далеко внизу ходят счастливые, замороченные своими проблемами люди. Иногда Хейзел оборачивается. По лицу Дармана стекают капельки пота. Руки сжимают юные бедра. Глаза устремлены в небо. «Он что, молится?» – думает Хейзел, стискивая зубы. Но боль отступает. Всегда. Словно бросает ей вызов – ты никогда не заплачешь, никогда не закричишь. И небо. Такое голубое. Такое чистое. Почему Дарман занимается этим лишь в ясные дни? Ему что, так лучше видно своего бога? Хейзел до слез вглядывается в бесконечную голубую даль. Но там ничего нет. Ни бога, ни надежды, ни веры. Нет. Она ненавидит ясные дни. Лучше уж дождь. Лучше уж туман и непроглядная бесконечная ночь. Там нет Дармана. Нет горящих бездомных. Она слушает их крик только в ясные дни. В те самые дни, когда Дарман ищет своего бога в проклятом безоблачном небе. И этот его подарок! Библия. Новенькая, в глянцевой обложке. Которую он заставляет читать каждый раз, когда пользует молодую послушницу. Стоя на коленях. Изображая раскаяние. Признавая свою порочность и прося у бога прощения за совершенный грех.

Горящие мышцы обожгли сознание болью, возвращая в чувство. «Уже вечер», – устало подумала Хейзел. Она разлепила губы. Каждый вдох давался с трудом. Во рту пахло рвотой и кровью. «Ничего, – Хейзел заставила себя подняться. – Бывало и хуже». Колени задрожали и подогнулись. Но воля оказалась сильнее тела. Хейзел снова побежала. На этот раз не так быстро. Соизмеряя оставшиеся силы и необходимость двигаться. Как и тогда, очень-очень давно. На планете, о которой в памяти уже почти ничего не осталось. В жизни, в реальность которой уже почти не верилось.

Мир вздрогнул и изменился. Что-то незримое, но неизменно произошедшее. Словно волна, которую невозможно заметить. Гладиатор обернулся. Шейные позвонки заскрипели до отвращения громко.

– Ты видел? – спросил он художника.

– Не знаю. Скорее, почувствовал, – по лбу художника скатилась бирюзовая капля пота.

Ка-доби на его плече тяжело вздохнул.

– Такое чувство, что тьма вокруг стала гуще, – сказал гладиатор.

– Значит, Редлак уже добрался до камня скорби, – снова тяжело вздохнул ка-доби.

– Это тот, что твой брат? – спросил художник.

– Тот, что мой брат, – зверек помрачнел. В больших глазах появились слезы. – Скоро этот мир погрузится во мрак, – сказал он, смахивая лапкой с мохнатой мордочки серебряные капли.

– Почему бы тебе не отправить своего брата в небытие, как ты проделал это со зверем? – предложил гладиатор.

– А ты бы смог? – зверек, казалось, заглянул прямо в его мысли. – Еще бы раз смог убить брата своей возлюбленной?

Гладиатор не ответил.

– Скоро здесь появится еще один зверь. Много зверей, и я уже не смогу ничего сделать. Метане впустит их всех.

Еще одна незримая волна прокатилась по миру.

– А как же ребенок? – спросил художник, и новые капли кровавого пота скатились по его лицу.

– Боюсь, ребенок тоже умрет, – тихо сказал ка-доби.

– А зверь? – голос гладиатора прозвучал неестественно жестко. – Зверь, который на меня напал. Он тоже поднимется из небытия?

– Зверь? – большие серо-зеленые глаза ка-доби встретились с холодным голубым взглядом гладиатора. – Не лучше ли тебе поискать зверя внутри себя?

– Не думай, что я всего лишь старик, пушистик!

– Ну так и докажи. Помоги спасти этот мир!

– Зачем? Я в нем всего пару часов, и он мне уже не нравится, – гладиатор поморщился, услышав скрип собственных суставов. – К тому же здесь с моим телом творится что-то непонятное. Какого черта я скриплю, как старая телега, а художник потеет масляными красками?! И не надо говорить мне, что в каждом мире свои законы и здесь правит дух, а не тело! Хватит! Я сюда не просился. Ты сам нас привел!

– Вообще-то это мы пришли за ним, – осторожно вставил художник.

– Я просто искал тихое место, где можно умереть.

– Ну так и умри здесь. В борьбе, – художник выгнул шею, пытаясь заглянуть в глаза сидящему на плече ка-доби. – По-моему, в этом намного больше смысла, чем тихо ненавидеть себя за совершенное и упущенное.