Хью Хауи - Бункер. Иллюзия

Марнс напомнил Терри, какими буйными люди становятся после очистки. Когда напряжение спадает, люди склонны немного покутить. Они полагают, что еще как минимум пару месяцев им все будет сходить с рук.

Об этом он мог и не предупреждать — шумное веселье в соседнем помещении слышалось даже через закрытую дверь. Большинство обитателей сорока верхних этажей уже набились в кафе и зал. Еще несколько сотен людей в течение дня поднимутся тонкими ручейками со средних и нижних этажей, взяв на работе выходной или потратив отпускные читы, лишь бы полюбоваться четким видом на внешний мир. Для многих это было своего рода паломничеством. Некоторые поднимались на самый верх лишь раз в несколько лет, стояли перед экранами час-другой, бормоча, что снаружи ничего не изменилось, а потом возвращались, подгоняя детей и проталкиваясь сквозь встречный поток тех, кто еще шел вверх по лестнице.

Терри вручили ключи и временный значок шерифа. Марнс проверил батареи в своей рации, убедился, что в офисном приемнике выставлена достаточная громкость, и осмотрел пистолет. Затем пожал Терри руку и пожелал ему удачи. Джанс поняла, что им уже пора, и отвернулась от пустой камеры. Она попрощалась с Терри, кивнула Марше и пошла следом за Марнсом к двери.

— Тебя не беспокоит, что мы уходим сразу после очистки? — спросила она, когда они оказались кафе.

Она знала, как шумно здесь будет сегодня вечером и какой несдержанной станет толпа. По всему выходило, что сейчас самое неподходящее время, чтобы отвлекать Марнса от работы ради ее прихоти.

— Шутите? Да мне самому это нужно. Уйти отсюда, подумать. — Он взглянул на экран, почти невидимый за головами набившейся в помещение толпы. — До сих пор не понимаю, о чем Холстон думал. И не догадываюсь, почему он никогда не говорил со мной о том, что вертелось у него в голове. Может, когда мы вернемся, я наконец-то перестану ощущать его присутствие в кабинете, потому что сейчас я там едва могу дышать.

Джанс думала о его словах, пока они проталкивались сквозь толпу в кафе. По пластиковым чашкам разливали смесь фруктовых соков, мэр ощущала и резкий запах самогона, но игнорировала его. Люди желали ей удачи, просили быть осторожной, обещали голосовать. Новость о ее путешествии растеклась быстрее приправленного алкоголем пунша, хотя она почти никому ничего не говорила. У большинства создалось впечатление, что это путешествие будет началом перевыборной кампании. Молодежь, помнившая из шерифов только Холстона, уже отдавала Марнсу честь и называла его новым шерифом. Те же, у кого вокруг глаз уже легли морщины, лучше понимали ситуацию. Они кивали, когда путники проходили через кафе, и по-иному желали им удачи. «Пусть все будет хорошо, — говорили их взгляды. — Сделайте все, чтобы наши дети прожили не меньше, чем мы. Не дайте всему рухнуть, только не сейчас».

Джанс жила под гнетом этого бремени, и от такой тяжести у нее подкашивались ноги. Она молчала, пока они шли к центральной лестнице. Кто-то стал кричать, чтобы она произнесла речь, но эти одиночные возгласы мало кто поддержал — к ее великому облегчению. Что бы она сказала? Что сама не знает, за счет чего все работает и не разваливается? Что она не понимает даже собственного вязания: как получается, что из петель в конечном итоге образуется некая вещь? Скажет, что достаточно лишь одного надреза, чтобы погубить всю работу? Один надрез — и можно вытягивать нить, превращая вещь в холмик пряжи. Неужели люди всерьез думают, будто она все знает, хотя она всего-навсего соблюдает правила и законы, и поэтому все каким-то образом продолжает работать год за годом?

Она не понимала, почему все не разваливается. И не понимала этого праздника. Люди пьют и кричат, потому что для них опасность миновала? Потому что судьба их пощадила и очистка обошла стороной? Люди радуются, в то время как хороший человек, ее друг, ее партнер, помогавший обеспечивать их благополучие, лежит мертвый на холме рядом со своей женой. Если бы она произнесла речь и если бы речь не оказалась полна запретных фраз, то это были бы такие слова: «Вот два лучших человека из всех, кто пошел на очистку по собственной воле, — и что это говорит о большинстве тех, кто остался?»

Но сейчас было не время для речей. И не время для возлияний. Или для веселья. Сейчас пришло время для спокойных размышлений, и это стало одной из причин, почему Джанс поняла: ей надо уйти. Все изменилось. Не за день, за долгие годы. Она знала лучше большинства остальных. Разве что еще старушка Макнил из отдела снабжения все понимала и видела грядущие перемены. Нужно прожить долго, чтобы знать такое наверняка, а ей было уже достаточно много лет. И пока время шло вперед, а мир двигался быстрее, Джанс все отчетливее понимала, что вскоре останется далеко позади. И больше всего она боялась — молча, но ежедневно, — что без нее этот их мир, возможно, изменится не так уж сильно.

Трость Джанс отчетливо звякала, опускаясь на очередную металлическую ступеньку. Вскоре эти постукивания стали метрономом, задающим ритм музыке лестницы, переполненной людьми и вибрирующей энергией после недавней очистки. Казалось, что, кроме них двоих, все движутся наверх. Выставив локти, они проталкивались навстречу этому потоку под возгласы «Привет, мэр!» и кивки Марнсу. Джанс видела на лицах желание назвать его шерифом, сдерживаемое лишь уважением к печальному поводу для его предполагаемого повышения.

— Сколько этажей вы решили пройти? — спросил Марнс.

— Что, уже устал? — Джанс обернулась, чтобы улыбнуться ему, и увидела, как его пышные усы приподнялись в ответной улыбке.

— Спускаться для меня не проблема. Возвращаться будет тяжело.

Их пальцы соприкоснулись на изогнутых перилах винтовой лестницы. Джанс хотелось сказать, что она совсем не устала, но вдруг она ощутила, что совершенно вымотана, и скорее морально, чем физически. Джанс совсем по-ребячески представила, что она снова молода, а Марнс подхватывает ее на руки и несет вниз по лестнице. Как приятно было бы избавиться от ответственности, довериться чьей-то силе. Это не было воспоминанием, это была мечта о будущем, которая так и не осуществилась. И Джанс почувствовала себя виноватой за подобные мысли. Она ощутила рядом мужа, его призрак, потревоженный ею…

— Мэр? Так сколько этажей?

Они остановились и взялись за перила, пропуская вверх носильщика. Джанс узнала парня: Коннер, еще подросток, но его спина уже была крепка, а походка уверенна. Он нес на плечах связку пакетов, и гримаса на его лице выражала не усталость или боль, а досаду. Что за толпа запрудила его лестницу? Откуда эти туристы? Джанс захотелось сказать что-нибудь ободряющее, хотя бы словами вознаградить тех, кто выполняет работу, на которую уже никогда не будут способны ее старческие руки и ноги, но парень уже умчался прочь, унося продукты и припасы с нижних этажей. Его движение замедлял лишь поток тех, кто медленно поднимался, чтобы увидеть внешний мир четко и полноцветно.