Вадим Бабенко - Черный Пеликан

Она оборвала фразу на середине, и та повисла, беспомощно раскачиваясь, как цирковая трапеция. Вот и ниточка рвется, подумал я. Пусть самая тонкая, но это еще жальче – ее податливость пугает, как пугает намек на бренность. Так или иначе, номер был закончен, летучие тени спустились из-под купола на арену и выстроились у барьера, ожидая аплодисмента.

«Не расстраивайся, Миа, твоя притягательность не вызывает сомнений, – сказал я ей угрюмо. – Просто Юлиан стесняется высоких женщин. Тут мы с ним непохожи, как впрочем и во всем другом… В общем, – я задумался на секунду, – в общем, ты героическая личность. Тебе – благодарности, тебе – поцелуи…»

«Ах, брось ты», – засмущалась Миа, потом вдруг замолчала, и в телефонной трубке вновь повисла тишина. Лишь потрескивали электрические разряды, да слышалось наше дыхание, не попадающее в такт. Оба понимали, что больше говорить не о чем, и что это уже навсегда – вселенная расширяется, и расстояние растет с каждой секундой, а через несколько дней уже пролягут тысячи миль, даже память сдастся, перевирая некоторые из подробностей, и лицо, увиденное в толпе, покажется чужим за вуалью неизвестных тебе забот.

«Прощай, Миа», – сказал я хрипло и быстро положил трубку на рычаг. Чего уж, в конце концов – лучше дернуть, и все. Оторвать сразу, а не отдирать по миллиметру. Мысль о том, что меня подло обманули, что мир подстроил пакость и показал истинную гримасу, побаловав, подразнив и тут же отобрав назад, была невыносима, но ее приходилось выносить, и я знал, что сживусь с ней, как и со всеми прочими мыслями. «Юлиан, Юлиан», – пробормотал я вслух обычное свое заклинание, торопясь почувствовать почву под ногами – единственный фундамент, неподвижный и прочный, встав на который можно воспринимать окружающее с точки зрения наблюдателя, вооруженного мощной оптикой, а не беспомощной щепки, болтающейся в потоке. Сейчас это помогало не очень – любая формула не всесильна – но было лучше, чем ничего, и вскоре я успокоился, примирившись, и думал о Мие, что была тут со мной еще несколько часов назад, без сжимающей сердце тоски, но с привычною грустью путника, знающего цену потерям. А потом мысли смешались вовсе, и я уснул, отрекаясь от сновидений, стоявших наготове с мягкими опахалами, словно хитрые слуги, которых всегда подозреваешь во лжи.

Юлиан позвонил на следующий день, вскоре после полудня. Я знал, что это он, еще до того, как услышал голос – почуяв врага посредством невидимого магнетизма, вздыбив шерсть и послав в кровь мощную дозу адреналина. Все утро, валяясь в постели, я настраивал себя на нужный тон, то и дело сбиваясь при этом на воспоминание о Мие или еще на что-нибудь притягательное и вовсе не относящееся к делу. Потом пристыженные мысли строились во фрунт и маршировали шеренгами по исхоженному плацу, но через минуту снова разбредались кто куда – до следующей грозной команды.

Впрочем, я знал, что не ударю лицом в грязь, хоть, конечно, бдительность терять не стоило – первое впечатление никак не дозволялось смазать. Отчего-то, меня не покидала уверенность, что звонок будет непременно и не далее как сегодня, хоть разум и пытался встрять с возможными мотивами задержки, словно готовясь заранее к любому развитию событий, чтобы потом не переживать понапрасну, если ничего так и не произойдет. Чуть продребезжал телефонный зуммер, и по телу прошла горячая волна, сигнализируя, что мишень вышла на связь, я разом выбросил из головы сторонние раздумья, перечеркнув и стерев с листа, а прежде чем прервать заливающуюся трель, остановился на секунду посреди комнаты и представил себя большим тигром, устремившим немигающий взгляд на жертву, застывшую неподалеку – ощутив мгновенно солоноватый вкус во рту и будто даже узнав торжествующую щекотку звериного рыка, поднимающегося от живота. «Слушаю», – сказал я равнодушно и остался доволен собой: ситуация была под контролем, мой секрет выбирался из полумрака на свет мягкой поступью хищника, привыкшего к победам.

Юлиан, не подозревавший ни о чем, представлял собою радушие и открытость. «Узнал? – вопросил он с ходу, предвкушая нечаянный сюрприз, и тут же затараторил напористо, утверждая догадку: – Ну да, ну да – мир, как видишь, тесен, что ни город, то очередное доказательство. Я и сам, признаться, опешил, услыхав тут про тебя, и звонить решил тут же, не медля – пусть, думаю, старый приятель опешит со мной на пару… Где услыхал? Ну, не все ж тебе так прямо и расскажи, у каждого, знаешь, свои каналы – и я тоже не сижу на месте, не имею такой привычки. По случаю упомянули, обронили имя… Сказать не могу, но поверь, про тебя судачат серьезные люди – это приятно, я порадовался искренне, хоть конечно по-другому быть и не могло, мы с тобой все же птицы столичные, не частые гости в этой дыре…»

Он и дальше распинался в таком же духе, неся какую-то чушь про старые времена и несколько навязчиво напирая на сомнительное «мы». Его доброжелательность не угасала, сдабривая каждую фразу, и только мой опытный слух мог уловить в ней едва различимый автоматизм повадки, отсутствие реальной вовлеченности, словно в металлическом смехе. «Да, это он», – убедился я про себя и успокоился совсем, как в конце трудного пути, когда за поворотом вдруг открывается привычный вид, и понимаешь – почти пришли, теперь с дороги не сбиться.

Я отвечал ему, не усердствуя чересчур и не выказывая особого удивления. Да мол, всегда приятно услышать знакомый голос – и здесь, вдали от благ просвещенности, когда звонит кто-то из старых знакомых, это не может не радовать, как любое разнообразие. Да, я тут уже несколько месяцев, чуть одичал, но не слишком, а про него – нет, не знал, как-то закрутился, и было недосуг спросить. А все же, если не секрет, как он меня разыскал? Ну, если секрет, то тогда оставим, забудем – просто я имею дело с разными людьми, и хотелось бы знать, где пересекаются наши сферы. Ну, ладно, ладно, не хочешь – не отвечай, скажи-ка лучше – сам-то ты здесь надолго?..

И в том же ключе, понемногу будто бы теряя интерес к разговору, несмотря на горячительное воздействие юлиановских сантиментов, запас которых, впрочем, тоже был ограничен и вскоре подошел к концу. Я даже позволил себе зевнуть слегка, демонстрируя пресыщенность прелюдией и ожидание дальнейшего развития действа. Конечно была опасность, что он просто закруглит беседу и даст отбой, после чего придется звонить самому, изобретая предлоги и заходя в позицию, полную изначальных слабостей, но уверенность немигающего хищника не покидала меня – я будто знал, что он знает, что у меня есть что-то за душой, большее, чем у него, и оно действительно было, как же иначе, и не только было, но и крепло с каждой секундой. Я словно двигался по кругу, наматывая виток за витком – от тайного плана к живому собеседнику, от него обратно к плану – усиливая с каждым разом ощущение того и другого, находя все больше подтверждений их принадлежности чему-то весомому, крупному, грозному. А в центре этого чего-то располагался я сам – чем не хищник, терпеливо ожидающий удобного момента – и даже радушия не требовалось, чтобы Юлиан сам тянулся ко мне и не желал ускользнуть. Невидимый магнетизм действовал в обе стороны – его силовые линии преодолевали пространство без помех и опутывали паутиной манящего любопытства, с которой трудно тягаться прочностью и в которую всегда так и норовишь попасться по собственной воле.