Вадим Бабенко - Черный Пеликан

«А из понятливых – это ты конечно? – поинтересовался я, не собираясь больше терпеть подначки. – Что-то не похоже, извини».

Кристофер скосил на меня глаза, подумал немного и ответил довольно-таки мирно: – «Похоже, не похоже, а я в дюнах с самого детства, тут понимать не нужно, все и так видно. Так что ты, турист, со мной не равняйся, если обидеть захочу, то я по-другому обижу, а дорог нет потому же, почему и санатория нет, я ж говорю – ясней ясного».

«А санатория почему?» – глупо спросил я, пропустив мимо ушей его самоуверенное «если захочу обидеть».

«Ну ты даешь, – хохотнул Кристофер II, – тебе ж сказали – потому же, почему и дорог, ты совсем что ли? Дело с дорогами – оно ж с санатория началось… Ты-то знаешь?» – обратился он к Сильвии. Та помотала головой. Второй Кристофер еще раз усмехнулся, привычно переглянулся с Кристофером-первым и стал рассказывать, похлопывая себя по бедру в такт ходьбе.

«Реформаторы реформаторам рознь, – говорил он назидательно, со значением и расстановкой, – одни сразу дурью маются, а другие потом только, когда первая прыть сойдет на нет. Ну а наши из шустрых оказались – еще и месяца не прошло, как порешили построить на океане санаторий для помутившихся рассудком. Место подходящее выбрали, ничего не скажешь, все тогда потешались – психов только, говорили, там и не хватало, хоть может для психов оно было бы и ничего, тут уж как рассудить. Но только не видать им было санатория, как своих ушей – один вышел полный казус, если по-ученому выражаться, а если по-нашему, то просто смех и конфуз», – и Кристофер II покрутил в воздухе рукой, состроив физиономию с кривой ухмылкой.

«Строить начали, как водится, с дороги, – продолжил он после паузы, насладившись вниманием. – Дело нехитрое, всем знакомо: нагнали техники, людей побольше и повели туда бетонку – широкую, ровную, честь по чести. Шуму было, деньжищи опять же вложены, но только ее отстроили и отправились закладывать первый санаторный камень, как она возьми и обвались посередине. Прямо как в кино – едет себе торжественная процессия, губернатор с главным архитектором в лимузине, перед ними – два мотоциклиста с мигалками, сзади – корреспонденты и прочая шваль, настроение у всех торжественное, предвкушают, значит, речи и пикник по полной программе. Только не доехали они до океана – миль через десять поднялись на холм, а за холмом – дыра. Шофер-то лимузинный успел по тормозам вдарить – только нос расквасили архитектору – а мотоциклисты аккурат в нее и покатились. Один окочурился, а второй ничего – вытащили его, откачали, по мозгам потом надавали за отсутствие должной бдительности: просмотрел, мол, опасность, чуть из-за него губернатора не угробили. Однако, ищи, не ищи виноватых, а пятьдесят метров дороги провалились в глубокую яму и лежат себе, водичкой прикрыты. Почва просела, объяснял потом архитектор – уже не главный, из главных поперли – внезапный сдвиг подвижных, так сказать, пластов. Взялись чинить, мост поставили, гравия кое-где подсыпали – только закончили, как она зараза в другом месте провалилась, но уже без жертв, народ поумнее стал, на мотоциклах без оглядки не летели. Так ее и бросили, не стали связываться, и про санаторий забыли – дороги нет, и санатория нет, одно к одному…»

«Да нет, – возразил первый Кристофер, – санаторий-то еще хотели, но кишка была тонка, да и дюны стали пошаливать всерьез. Уже и по прежним дорогам проехать стало нельзя: ломались машины, что старые, что новые, а лошади дуреть взялись – станут и не сдвинешь с места, хоть назад поворачивай. Так и возвращались, не солоно хлебавши, машины бросали прямо там – никто за ними ехать не хотел, хоть озолоти – плохие слухи поползли, народ стал роптать. Но все бы ничего, если бы не новый начальник полиции – дед мой в сыщиках служил, но как того назначили, так сразу и отслужился, сам ушел, без пособия, почуял старый хрен, что жареным запахло. Ну да нюх у него был что надо, другим на зависть, а про нового начальника он сразу сказал – таких мол упертых наш город еще не видывал, а с упертыми ему не по пути, от них одна смута и суета, никакого дохода. Так оно потом и получилось, хоть поначалу полиция круто за дело взялась – блошиный рынок разогнали, и наркоты на улицах не стало, умел начальник заворачивать гайки, нечего сказать…»

Он вдруг замолчал, замер и принялся рассматривать что-то у себя под ногами, а потом свистнул и помахал рукой Гиббсу. Тот подошел, и они, присев на корточки, стали вертеть в руках какие-то камни, лежавшие рядом с тропой. Так прошло несколько минут; наконец, Гиббс отрицательно покачал головой и снова повел нас вперед, а Кристофер постоял, присматриваясь, и запустил камнем в дальние заросли, спугнув большую серую птицу.

«Ну и что начальничек? – спросила Сильвия, когда он догнал нас и зашагал рядом. – Жил себе поживал, и вас малолеток до поры не трогал?»

«Начальник-то? Да больно мы ему были нужны, – откликнулся Кристофер благодушно. – Тогда-то какой с нас толк, он таких и не замечал вовсе, шустрил себе и шустрил. Все бы ничего, но был у него сынок-оболтус, известная личность: со шпаной якшался, травку покуривал, покуражиться был большой любитель, пока не взялся за ум и не заделался, натурально, гордостью города – первым нашим курсантом гвардейской академии, куда по слухам сам начальник полиции попасть в свое время так и не смог, хоть старался изрядно. Не знаю уж, какими правдами его туда запихнули, но возгордиться им успели основательно: в местной газете пропечатали – с фотографией, как положено – медаль преподнесли с позолотой, а папаша на радостях подарил новый автомобиль – открытый верх, никель везде блестит, таких тогда еще и не видали почти, роскошная считалась вещь, не для юнца-курсанта. Ну да папашины деньги считать охотников не было, длинные были у того руки, обжился он уже в наших местах, так что разъезжал его сынок по городу, гудком собак гонял, и все было бы ничего, но больно он, видать, о себе понимать стал – на приключения его потянуло, захотелось, значит, хлопот на свою задницу. Ну а с этим, все знают, нужды никакой: уж коль ищешь, то непременно найдешь, дай только срок».

Кристофер-первый остановился, чтобы глотнуть воды из фляжки, и тут же второй Кристофер поспешил вступить за него. «Машина-то была ‘Морган’, – говорил он со знающим видом, – дорогая, понятно, но он ее не жалел, газовал вовсю, прохожих пугал по молодой дури, ну и дружки его вместе с ним – орут все, гогочут, никого не стыдясь. Но по улицам носиться – это всякий может, куражу тут немного, да и приедается оно быстро, так что стало им скучновато, и собрались они как-то раз в дюны всем обществом – слушать, как океанские совы кричат. Очень это было принято тогда у дурных голов – в дюны забраться на ночь и слушать. Кричат-то они страшно, мороз по коже, и привыкнуть нельзя, всякий раз оторопь пробирает – ну и те, как вроде герои, тоже отправились. Девок взяли, выпивки, в ‘Морган’ новенький набились всей компанией и поехали себе, как стемнело. Им бы пешком – так нет, упрямство пересилило, а упрямство, сами знаете, до добра не доводит, так что, в общем, как заехали они в самую глушь, так и сломался их ‘Морган’ подчистую – ось пополам или что-то вроде. Побрели они назад – ноги сбили, ужасов натерпелись, девка одна, профессорская дочка из приезжих, сутки потом в истерике билась – но выбрались наутро, все живые. Им бы забыть про это, да помалкивать, но нет, сынок тот же час к папаше, жаловаться, а у папаши тут же и мозги набекрень. ‘Моргана’ подаренного жалко ему стало или еще что, только стал он весь красный, ногами затопал и закрылся у себя до самого вечера, а на другой день в газете выступил с пространной статьей, что весь город переполошила. Хватит, написал, натерпелись – объявим мол теперь всем этим домыслам войну, да и наведем в дюнах порядок, чтобы каждый ездил туда безбоязненно, хоть на ‘Моргане’, хоть на подводе, и глупостей чтобы никаких ни с кем не случалось».