Клэр Корбетт - Дайте нам крылья!

— Где мама с папой, что с ними случилось? — спрашивала она и ту тетеньку в машине, и Жанин, и даже Бронте. Все твердили «Не знаю».

Пери встала, отдернула занавеску. Жанин подняла глаза от кухонного стола: она рылась в сумке-поясе Пери.

— А, спасибо, что прихватила его с улицы, — проговорила Пери и протянула руку. Значит, Перины дела волнуют Жанин, и еще как, просто она не показывает виду. Вот дьявол, какая я все-таки растяпа, разбрасываю свои вещи где попало! Нет у меня еще навыков настоящего беглеца. Правда, ничего противозаконного я при себе не ношу. С чего бы?

— Жанин, я ничего плохого не сделала.

— Ну еще бы. Просто… слушай, тебе что, тесно в этом проклятом Городе? Даже на Окраинах негде развернуться, да? Надо же, приспичило аж на ту сторону континента! Конечно, я тебе верю, тут все в порядке. И вообще это не мое собачье дело. Да только чует мое сердце, скоро сюда нагрянет поболтать половина копов восточного побережья!

Пери вздохнула.

— Ну да ничего не попишешь. Чайку хочешь?

Пери села на табуретку за кухонный стол — крылья волочились по полу — и, покачивая Хьюго на колене, глядела, как Жанин разливает кипяток по эмалированным кружкам.

Жанин принесла чай, поставила на стол, потом села, вытянув скрещенные длинные ноги. Поглядела на Хьюго.

— А вы похожи, — обратилась она к малышу. — С твоей мамулей я познакомилась, когда она была всего на несколько лет старше тебя. Сразу поняла, как у нее хорошо с материнским инстинктом, видел бы ты, как она баловала моих собак и коров, но такого поворота все равно не ожидала. — Она поглядела на Пери, наморщив лоб. — Господи, сколько же тебе лет? Ну, то есть, наверно, ты уже взрослая, раз смогла родить. Но с виду и сама сущая девчонка.

Пери уже хотела замотать головой. Нет, ты не понимаешь, Хьюго не… Но тогда она сказала бы Жанин слишком много, недопустимо много. О том, что Пери — не мать Хьюго, Жанин как раз и не следовало знать. Если Жанин испугается, то выставит ее с фермы и вообще откажется помогать. Или, хуже того, решит кому-нибудь рассказать — тому, кто заберет Хьюго.

— Ма! — сказал Хьюго. — Ма! Ма-ма-ма-ма-ма!

Пери невольно расплылась в улыбке и прижала его к себе.

Жанин тоже улыбнулась, но безрадостно, и складки между бровей стали только глубже.

Пери прихлебывала чай, держа кружку подальше от Хьюго. Она разглядывала кухню, припоминая, как взрослые — сначала Жанин и Бронте, потом приятель Бронте Шейн — сидели за этим столом и разговаривали, а Пери слушала их, лежа в своем закутке за занавеской — тонкая ткань даже не приглушала голоса. Это Шейн все испортил: Бронте переехала к нему, в его хибару у моря, в Панданус, и решила забрать Пери с собой. Зачем? Пери никогда этого не понимала. Для Бронте она была только обузой.

Пери хотела остаться на ферме. В хибаре ей пришлось бы спать на застекленной веранде.

— Тетя Жан, поехали с нами, ну пожалуйста! — упрашивала она Жанин.

— Я тебе не тетя, — огрызалась Жанин. — Отстань.

Как-то поздно вечером Пери подслушала, как Жанин говорит Шейну:

— Не могу я уехать с фермы. Мне надо вести дела, ты это не хуже моего понимаешь. Я же «фермацевт». У меня постоянные клиенты. Нельзя же все бросить с бухты-барахты. Кое-кто тогда крепко разозлится и из-под земли меня достанет. А ты знаешь, Шейн, чем занимаются «фермацевты»? Наверняка Бронте все уши тебе прожужжала про то, какая у нас тут пастораль в холмах — а на самом деле это целая отрасль промышленности, только из-за нее весь наш район и держится на плаву, а вы, городские, сколько угодно притворяйтесь, будто не в курсе. Так что ты все знаешь, верно? Мы выращиваем бананы с наркотиками и вакцинами, мухлюем с генами на грядках. Мы растим бананы, потому что их легко есть и на них большой спрос: у нас ведь получается дешевле, чем если в аптеке покупать.

Уже потом, когда Пери жила у Питера, где ей всему пришлось учиться заново, готовиться к настоящей жизни, к той, о какой мечтала и какой сумела добиться, она поняла, что Жанин было очень горько, что пришлось стать «фермацевтом», но куда горше ей было бы бросить землю. Все то, что говорила Жанин Пери, когда они ходили по ферме, вспомнилось Пери и обрело новый смысл: Жанин не хотела, чтобы земля стояла пустая. Ей было тошно смотреть на заброшенные фермы вокруг. А чем еще она могла заняться? Если бы не «фермацевтика», ее ждала бы участь Бронте.

Пери навсегда запомнила этот подслушанный разговор, потому что после него в ее жизни началась черная полоса.

— Ты меня не любишь, — заявила Пери Жанин. — Ты мне не тетя.

— Я тебе об этом все время твержу, — ответила Жанин.

Теперь, прихлебывая чай, Пери пристально смотрела на Жанин. Интересно, Жанин помнит, как она это сказала?

— Ты бываешь иногда в Венеции?

— Ой, только не начинай снова! — скривилась Жанин. — Ну и дыра.

— Я не забыла твои слова — ты сказала, что там «почти как» в Венеции: везде вместо улиц грязная вода.

— Подумаешь, сказала-мазала! Зато в Венеции ты пошла в школу!

— Ага-ага.

Жанин посмотрела на свои руки.

Пери поставила кружку.

— Знаешь, — проговорила она, — когда Шейн с Бронте разругались, я была просто счастлива. Понятно, почему Бронте решила, что я маленькая стервозина. Я-то решила, что она привезет меня обратно, сюда. На ферму. В лес. К тебе.

Жанин заморгала.

Венеция… Когда Шейн и Бронте окончательно рассорились, Пери поначалу надеялась, что они с Бронте будут жить поблизости от главного пляжа в Панданусе — она в жизни не видела ничего красивее: с северного конца — пальмы с глянцевитыми листьями на сухих скалах, с южного — каменистые заливы и пышная трава, окаймляющая изгибы песка. Чуть дальше в глубь суши, в цепочке магазинчиков на той стороне дороги, было кафе «Наксос», излюбленное местечко рыбаков и серфингистов: открывалось оно спозаранку и работало допоздна. Пери обожала «Наксос». Когда Жанин приезжала в Панданус, она несколько раз водила туда Пери и угощала молочным коктейлем.

Но Шейн проехал пляж и «Наксос» и покатил дальше, мимо магазинчиков и дощатых домиков, и скудные пожитки Бронте и Пери громыхали в багажнике его колымаги, когда машину заносило на поворотах или подбрасывало на выбоинах. Через несколько минут он притормозил у какой-то сторожки — бывшей проходной. С обеих сторон ветхого строения тянулась колючая проволока, окна были давным-давно выбиты. Пери сморщилась — за оградой виднелись груды мусора, и от них воняло.

Мимо мелькнул указатель, и они въехали за ограду. На указателе было написано: «Венеция». Буквы были выбиты дырками, словно от пуль, а рядом красовалась облезлая картинка — человек в тельняшке и с шестом в руке стоит в диковинной лодчонке с задранным носом. Под шинами захрустел мусор, и Пери в ужасе глядела на ряды покосившихся лачуг вдоль канавы с затхлой зеленой водой.