Кир Булычев - Глубокоуважаемый микроб (сборник)

— Я тебя убью! Ты меня погубить вздумал?

— Откуда я знал, что у вас такие порядки? Но главное то, что я на вашем активе Оболенскому про его моральный уровень сообщил.

— Ну кто тебя просил! Оболенский же пупыкинский друг!

— А никто меня не просил, кроме чувства собственного достоинства. Честь твою защищал.

— Что ты понимаешь в чести!

— А ты?

— Я-то понимаю. Честь — это дисциплина.

— Вот именно. В этом у нас расхождение. Так пойдешь на свою казнь или смоемся, пока не поздно?

— Я все объясню. Василий Парфенович меня простит.

— Ты там от всего отпирайся, — посоветовал Удалов. — Я не я, корова не моя.

Но двойник уже не слушал. Он рвался прочь.

— Погоди! — крикнул ему вслед Удалов. — Где мне Минца отыскать?

Двойник ничего не ответил. Ежась от дождя, он бежал через площадь к входу в Гордом, навстречу своей горькой судьбе.

Тогда Удалов, избегая людных мест, поспешил к своему дому. Он знал, кого ему искать. Старый друг и сосед, изобретатель Грубин не мог измениться.

Но и Грубин изменился.

Удалов заглянул к нему со двора. Комната была еще более захламлена, чем обычно. В ней почему-то было много частей человеческого тела, изготовленных из белой пластмассы, и Грубин сидел на продавленной кровати, держал голову в руках, будто хотел отвинтить. И медленно раскачивался.

Наверное, зубы болят, решил Удалов и постучал в окно. Грубин поднял голову, посмотрел на Удалова тупым взглядом и вновь опустил голову.

Удалов тихонько вошел в дом, поглядел наверх — не смотрит ли кто со второго этажа — и толкнул дверь к Грубину. К счастью, она была открыта.

Удалов вошел в комнату и сказал:

— Привет, Саша. Ты чем-то расстроен?

— А ты не знаешь? — спросил Грубин, не поднимая головы.

— Пытаюсь понять.

— Тебе все ясно, — ответил Грубин. — Ты нашел свое место.

— А ты?

— Вот в том и ужас! — закричал Грубин. — Как же я так мог попасться? Ты мне скажи, как я мог попасться? Ну ладно, ты человек слабый, угодил в силки, даже биться не стал. Куда несут, туда и идешь. Но я-то творческая интеллигенция, всю жизнь гордился своей независимостью. И вот — стал соучастником преступления!

— Погоди, не всё сразу. Давай по порядку.

Удалову захотелось понять, что произошло с Грубиным. Может быть, изменения только внешние, тогда еще не все потеряно.

— Мне с тобой говорить не о чем, — сказал Грубин.

— Почему же?

— Сам знаешь. Ты — номенклатура. Я — продавшаяся интеллигенция.

— А ты все-таки скажи. Допусти, что перед тобой не Удалов, а какой-то другой человек.

— Какой-то другой к Пилипенко доносить не побежит. А Удалов побежит.

— Не побегу, — возразил Удалов. — Честное слово.

— Ты правды захотел? Тогда держись! Скажу тебе, Корнелий, что за последние три года ты сильно изменился. С тех пор как тебя этот Пупыкин приблизил, ты сам на себя не похож. Готов землю за ним лизать. А с Ксенией что вы сделали?

— А что?

— Только не говори, что ты подчинился силе! Другой бы никогда жену не отдал. Залег бы в прихожей с пулеметом, отбивался бы до последнего патрона. А ты выбрал Пупыкина. Ну, выбрал и пресмыкайся.

— А еще что? — спросил Удалов. Горько ему было слушать такие слова о своем двойнике. Но надо слушать. На чужих ошибках учатся.

— А с Минцем ты как поступил? Ты зачем Минца топил?

— Я? Минца?

— Зря я с тобой разговариваю — время впустую трачу. Только удивительно — как быстро меняются люди.

— Тогда слушай ты, — решился Удалов. — И постарайся мне поверить.

Он произнес эти слова так значительно, что Грубин в удивлении уставился на него.

— Я не Удалов, — сказал Корнелий Иванович. — То есть я Удалов, но вовсе другой Удалов. А настоящий Удалов сидит сейчас в Гордоме, на активе, и соратники топчут его ногами.

Вот что удивительно — Грубин поверил Удалову мгновенно!

— У тебя глаза другие, — признал он. — У тебя глаза прежние. Может, даже смелее. Объясни.

И Удалов объяснил. И про изобретение Минца, и про то, как Минц простудился и пришлось Удалову идти в параллельный мир вместо друга.

По мере того как он рассказывал, лицо Грубина светлело, морщины разглаживались, даже волосы начали завиваться.

Грубин вскочил, принялся бегать по комнате, опрокидывая предметы и расшвыривая пластиковые руки и ноги.

— Сейчас же! — закричал он, не дав Удалову договорить. — Сейчас же обратно! Беги отсюда! Тебе здесь не место. И если можешь, возьми меня с собой. Больше я здесь жить не могу!

— Спокойно, — остановил его Удалов. — Без паники. У меня задача — найти Минца. И вторая — во всем разобраться. А как исправлять положение, подумаем вместе. Рассказывай. Коротко, внятно. Начинай!

Последнее слово прозвучало приказом, и Грубин подчинился ему. Он остановился у стола, задумался.

— Даже не знаю, как начать. Произошло это три с половиной года назад. Был у нас предгором Селиванов.

— Помню, — подтвердил Удалов. — У нас он тоже предгором был. Потом на пенсию ушел.

— И занял то место его заместитель Пупыкин, Василий Парфеныч.

— У нас тоже. Все пока сходится.

— Времена, ты знаешь, были тихие, ни шатко ни валко. Утвердили Пупыкина предгором, он сначала ничего вроде бы и не делал. Все повторял: как нас учил товарищ Селиванов. Продолжая дело товарища Селиванова.

— Смотри-ка, у нас тоже так начинал!

— Потом начались кадровые перестановки. То один на пенсию, то другой, того с места убрали, того на новое место назначили… и тон у Пупыкина менялся. Уверенный тон становился. Ботинки заказал себе в Вологде на высоких каблуках. Пилипенку приблизил. Это наш старшина милиции.

— Знаю, он у нас до сих пор старшина. Простой мужик, душевный. Председатель общества охраны животных.

— Против Пупыкина боролись. Был у нас такой Белосельский, не знаешь? Коля? В классе с нами учился.

— Еще бы не знать, — улыбнулся Удалов.

— Так этот Белосельский выступил. Потребовал, чтобы покончить с приписками и обманом, а развивать трудовую инициативу и демократию… да, демократию.

Удалов кивнул. Он эту историю отлично помнил.

— Не знаю уж, каким образом, все было сделано тихо — куда-то Пупыкин написал, кому-то позвонил, что-то против Белосельского раскопал. Только слетел Белосельский со своего места. И пришлось ему уехать за правдой в область. Не знаю уж, отыскал он ее там или нет — только в город он не вернулся. А для многих его поражение стало хорошим уроком. Поняли: опасно идти против Пупыкина.

— Вот как у вас дело повернулось, — вздохнул Удалов. — Теперь мне многое понятно.

— А дальше — пошло, покатилось. Пупыкин всюду выступал, говорил, какие мы счастливые, как наш город движется вперед семимильными шагами. И чем меньше товаров в магазинах становилось, тем громче выступал Пупыкин. И что грустно — как только люди убедились, что Пупыкин твердо сидит, не сковырнуть его, они по углам разбежались, каждый у себя дома боролся за демократию и гласность, а на собраниях голосовали как надо.