Александра Седых - Башня континуума

— Вы про ту шлюху, губернатор? — холодно осведомился Даймс из-под непроницаемого полога ментального барьера.

— Та женщина была беременна, ты, выродок. Ей пришлось идти десять миль, босиком, в стужу, чтобы добраться до ближайшей деревни. Женщина была беременна, больна и истекала кровью, потому что, прежде чем выгнать ее на мороз из вашего клоповника, вы забросали ее камнями! Ее не успели довезти до госпиталя, она погибла, и ребенок тоже!

Даймс с кривой усмешкой перевел слова губернатора луддитам, те вновь разозлились, закричали и стали показывать неприличные жесты. Губернатор и без дополнительных объяснений понял, что та женщина вела неподобающе фривольный по меркам Коммуны образ жизни, прижила ребенка невесть от кого, оттого и была изгнана с вящего одобрения Духа, а камнями ее забросали, чтобы другие не вздумали брать с нее пример.

Будучи почтенным отцом семейства, губернатор не одобрял блуда и разврата, и все же только дикие звери могли столь жестко обойтись с беременной женщиной. Чем провинилось нерожденное дитя? И сколько таких случаев, правда о которых не выплыла наружу, произошло в Коммуне за минувшие годы?

А Дух, о коем постоянно, бесхитростно и охотно твердили луддиты. Чем Дух был на самом деле? Неужели остаточной радиацией? Или обретшим плоть и силу коллективным бессознательным тысяч людей, сотнями лет обитающих в замкнутом на самое себя, тесном и своеобразном мирке Коммуны? Тотемным животным? Наркотической галлюцинацией? Но что за галлюцинация могла сотворить этот чудовищный барьер?

А Даймс, если уж на что пошло? Возникнув из ниоткуда двадцать лет тому назад, он буквально зачаровал луддитов. Губернатор уже не раз, и не два пытался навести по своим каналам справки об этом человеке, но безрезультатно. Единственным, что выяснилось в результате кропотливых поисков, был факт, что человек, подходящий под описание Даймса, некогда служил в Отделе Благонадежности. Больше ничего конкретного. Допустим, и так, но что это означало? Что Отдел использует Коммуну в качестве плацдарма для своих таинственных экспериментов?

Пока губернатор мысленно задавался неприятными и безответными вопросами, Даймс спешился и вплотную приблизился к ментальному барьеру. Та могущественная, нечеловеческая сила, что уничтожала и обжигала, обласкала его, будто материнские руки. Даймс легко и бестрепетно коснулся радужной пленки, по его лицу, одежде и волосам запрыгали и заметались синие огоньки, не причиняя ему никакого вреда.

— Господин губернатор, — проговорил Даймс мягко и напевно, — прошу вас, давайте уладим наше небольшое недоразумение мирным путем. Отведите войска. И оставьте нас в покое. Зла мы вам не желаем. Вреда не причиним. Мы понимаем, вы не враги, вы — жертвы.

— Ишь ты, — процедил Харт сквозь зубы, — жертвы.

— Именно, — вздохнул Даймс с приторным сожалением, — жертвы. Несчастные жертвы пропаганды, обмана и косности… и того, что вы называете наукой. И прогрессом. И вашей цивилизации, построенной сплошь на лжи, насилии, алчности, беспрестанном угнетении и уничтожении себе подобных…

— Вас самого-то не мутит от вашей насквозь фальшивой, слюнявой демагогии? — резко спросил губернатор, давя желание наброситься на Даймса и свернуть тому шею. Сама по себе идея была превосходна, жаль, коснувшись барьера, губернатор бы мигом поджарился не хуже отменного бифштекса.

— Поверьте, это не просто слова. Конец близок. Тот, кого мы ждем, уже здесь.

— Кто?

Темные глаза Даймса вспыхнули сине-белым, как огни святого Эльма.

— Великий Освободитель. И, когда он восстанет из пепла небытия, мы будем здесь. Мы будем ждать. Чтобы служить ему.

— Что? Какой еще освободитель? Вы, никак, пророком себя возомнили, Даймс?

— Подождите. Ждать осталось недолго. Вы увидите это своими глазами, господин губернатор. Во всяком случае, одним своим глазом — уж точно. Счастливо оставаться. И удачи. Удача вам очень понадобится.

Виктория крепко и сладко спала, но в сон нахально вторгся большой плюшевый медведь. Обслюнявил ей лицо, облизал ухо, развязно ущипнул за грудь.

— Просыпайся, птенчик.

— Ой, отстань.

— Пора вставать, сиять и щебетать нам песенки. Я принес кофе.

Не открывая глаз, Виктория пошарила рядом, нашарила крепкое, жаркое, мужское тело, обняла, прильнула к нему и пригрелась.

— Цыпленочек…

— Отстань, я сказала. Я сплю.

— Давно пора вставать.

Виктория неохотно приоткрыла левый глаз, а следом и правый.

— Ты разве не ушел на работу?

— Ушел. И уже пришел обратно. Вечер уже.

Виктория неохотно разжала хватку, перевернулась на спинку, зевнула, как котенок, просунув кончик розового языка между жемчужно-белых зубов и, сонно моргая, посмотрела в сливочно-кремовый потолок спальни. Голова у нее отяжелела и гудела, как после хорошей вечеринки с пуншем и танцульками. Только никакой вечеринки не было. Покушение…

Справедливости ради, Гордон проявил себя на высоте. Отряхнув кровь и мозги и стряхнув секундное оцепенение, он резво вскочил на ноги и принялся улаживать ситуацию, первым делом успокоив людей, поскольку количество жертв могло возрасти многократно, начнись в многотысячной толпе паника и давка. Потом Гордон превзошел себя самого и, вырвав из мертвых и холодных пальцев бургомистра Лас-Абердина позолоченные ножницы, с беззаветным мужеством перерезал красную ленточку, тем самым официально объявив Би-порт открытым.

Закончив красоваться перед стрекочущими футур-камерами и пожинать дивиденды с разразившейся трагедии, Гордон начал орать.

Виктории и прежде доводилось слышать, как он страшно, до сердечных приступов, орет на чем-то провинившихся подчиненных, но по сравнению с концертом, что он закатил, его предыдущие выступления можно было счесть жалким, детским лепетом. Невольно обмирая, Виктория наблюдала, как взрослые, здоровые, серьезные мужики под градом его воплей съеживаются и превращаются в заикающихся воспитанников детского сада. Разве что в штанишки не напрудили. Хотя, кажется, кто-то и напрудил.

Последующие три дня слились для Виктории в один бесконечно долгий, кошмарный, утомительный день. Когда она не слышала мужниных воплей, ее донимали расспросами репортеры или допрашивали вежливые люди в униформах различных ведомств. Из-за неразберихи они никак не могли выехать из Лас-Абердина, и им пришлось ночевать в местном «Комфорте и Блаженстве». Виктория все время сидела в номере, пила шампанское и ела клубнику со сливками. Это, конечно, было неплохо, и все же она едва поверила своему счастью, когда за ней зашел Бенцони, усталый, в мятом костюме, с мешками под глазами, и объявил, что собирается отвезти ее домой.