Виорэль Ломов - Мурлов, или Преодоление отсутствия

– Ура! – заорали все и стали расходиться, подыскивая себе тряпье, жратву (хотя и насытились до икоты), угол для ночлега и тело для тепла.

Жизнь изрыгнула нас, понял я, в нее нет возврата, но есть продолжение пути. Он не должен оборваться в той бледной долине! Значит, только не в шестой зал! Оттуда путь один – в Галеры! А из Галер – червем к червям, ко все чертям! Если же мы будем рваться наверх, мы неизбежно скатимся вниз. Если будем цепляться за жизнь, зацепимся за смерть. На нашем пути встанет легион рыцарей, а потом легион легионов… Оба пути гибельны, оба. Чуткий нос Боба раньше времени завел нас в Галеры, так бы нам еще скитаться и скитаться по туннелю. Мы прибыли туда не по расписанию, и только это спасло нас…

Мне вдруг стало жарко. Около меня сбилось десятка два оставшихся в живых ораторов. Это они испепеляли меня почтительными взглядами. Ораторам, как ни странно, хотелось еще поговорить. Они полагали, что я не обойдусь без них.

– Кыш! – сказал я им, и они меня поняли. Куриный – их язык.

Ко мне опять подошла баба Марфа.

– Ну и зверь же ты! – сказала она. – Сколько ребят напрасно загубил. Там и трактористы, и комбайнеры, и даже «проходимец Европы» был, тот, что первый на тебя кинулся, дурачок!

– Да кто ж их заставлял нападать на меня? Я не нападал на них.

– А то ты не знаешь, кто!

– Что, неужели Горенштейн?

– Вот-вот, Зильберштейн и нанял их. Тут еще две бабки шарашились, то ли Вера с Сарунчиком, то ли Сара с Верунчиком, всё спрашивали его. А третьим в их компании мужичок в кепке был, почтительный такой, с красной рожей – помогал через завалы перебираться. Руку все калачиком подавал и кепку ломал. А может, и не Зильберштейн, может, Хуан Педро де Мальва или Ванька Сидоров. Не упомнить их всех. Тут ведь все на одно лицо. И все норовят в шестой зал по блату пройти, дурни! Контрамарки суют!.. Мне бы Николая найти, – сказала она и ушла искать сына.

А мне почему-то казалось, что я уже видел где-то ее в начале моего пути, в музее, что ли? Где же она? Николай-то в ларьке детективами торгует.

Я растянулся на полу. Страшно ломило все тело. Вот уж точно, как будто по мне ходили ногами. Как там поживает заброшенное в горы село, которое так полюбилось древним грекам? О чем же я только что думал? Сестра и Рассказчик присели рядом со мной. Сестра погладила мою железную руку. Скоро и на ней вздуются вены. Что по ней нагадает цыганка?

– Бедный, ты так устал. Ты спас нас всех.

– Спас ли? – сказал Рассказчик. – Завтра он поведет всю эту орду наверх грабить и убивать. Что им всем ценности материальной культуры, когда жизнь копейка, а душа полушка? Сейчас все страшно дорого, а цена всему грош. Страшный завтра будет день, и страшнее всего он будет для тебя.

– Ты прямо, как адвокат какой. Не пугай, – попросил я.

– Я не пугаю. Я предупреждаю. Может, снимешь свои доспехи – без вождя они никуда не пойдут; а пока выберут нового, подходящего для всех, глядишь, перегрызут друг другу глотки. Ты пойми, чем сильнее будет толпа рваться к выходу, тем больше будет на ее пути (на твоем, заметь) рыцарей. Завтра их будет 256. А будешь дергаться, или толпа заставит тебя дергаться, будешь рваться наверх, на твоем пути, на вашем пути их будет уже 256 в квадрате. И так без конца. Я думаю, это и есть ангелы-хранители тех людей, что еще живут на земле.

– Без конца – бес конца… Я это понял, что их завтра будет 256, а потом 256 в квадрате и так далее. Это я вчера еще понял…

И тут я вспомнил лучезарные и ледяные глаза посланца богов. Вспомнил, как его, словно сердцевину ствола самого древа жизни, окружали сначала концентрические светлые кольца поверивших в него, а потом темные – использующих их светлую веру. Геометрическая прогрессия людских заблуждений и пороков. Это что, они – хотят вернуть меня к этой вере?.. Или им просто не нужен больше «немой свидетель»?

– Понял я также, – продолжил я после минутного своего замешательства, – что у толпы одно чувство – смертельная обида на тех, кто там посчитал их лишними. Они будут рваться туда с воплем: «Это мы еще посмотрим, кто из нас лишний!» Их никто не остановит. Обида страшнее цунами. Вон даже непробиваемая толстокожая Земля от обиды на жалких людишек проглатывает целые города. Нет, Рассказчик, это не выход. Это очередной тупик. Я не сниму свои доспехи. Пока я в них, я иду своим путем. Если сниму, пойду путем толпы. И пусть я не знаю пока, куда мне идти, но хоть одна-то из сторон света да не кончается тьмой! Пусть это будет аксиома! Изопью чашу до дна. Поздно, поздно что-либо менять. Будь что будет.

– Ну что ж, принц, давай перекусим и – спать, – вздохнул Рассказчик. – А вообще-то ты молоток. Немца промеж глаз классно хрястнул! Ладно, черт с тобой, дам последний совет. Толпа – порох. Блесни глазами, взмахни рукой, брось слово – и толпа твоя! Только будь от нее чуть-чуть в стороне, а то при взрыве она разнесет тебя.

Я закрыл глаза. И подумал: «Ладно, меня разнесет. Всех разнесет. И тебя, мой друг, тоже…» Рассказчик побрел куда-то, уныло бормоча себе под нос:

– Где доспехи, там и вехи… и успехи… и помехи… и-ху-хе-хи… и-хо-хе-хи…

Меня оставили в покое. Через несколько часов надо поднимать людей и вести их на других людей, на бесценные сокровища, уже принадлежащие им, но это ими не осознано и времени на осознание, увы, кажется, больше нет. Им все кажется, что время у них в руках, в то время, как они сами у него под ногами. И я не имею права предать их, но так же не имею права предать и себя. Вот только – почему, почему ядолжен вести их куда-то? Кто сказал мне об этом, кто приказал, что заставляет меня думать так? Можно, конечно, уйти от людей. Повод, как говорится, вырос до причины. Но что этим я решу? Уход от людей – это, как правило, доказательство людям того факта, что можешь прекрасно обойтись без них. Но зачем тогда, в этом случае, им что-то доказывать? Жизнь, сама по себе, – аксиома, а мы по глупости своей пытаемся ее доказать.

Где выход? В чем? Торжество справедливости, видимое этим людям обратной стороной, не видимой ими, являет собой всего-навсего акт вандализма. А как сразу увидеть предмет со всех сторон, если видишь одну только грань и даже не подозреваешь о наличии других? Люди спят и видят, как им под ноги кулями валятся смотрители и хранители музея, как руки их жадно расхватывают ценности, сберегаемые веками для них же. И не хотят понять, что ценности тогда только обладают ценностью, когда они не принадлежат никому. Ценности – не шведский стол, в конце концов!

Я не спрашивал себя, что я буду делать. Я не нуждался более в советниках. Я знал. Я был в одиночестве, в абсолютном китайском одиночестве, когда нет никого ни в одной из шести сторон: ни спереди, ни сзади, ни справа, ни слева, ни внизу, ни наверху, и ждал того часа, когда мне придется вести толпу в одно из этих пустынных направлений: наверх. Толпа не знает, не хочет знать, что все стороны света погружены во тьму. Что моя жалкая аксиома света перед этой всеобъемлющей теоремой тьмы? Жалкая свеча. Толпа не ведает: кто понесет смерть наверх, тот наверху ее и получит. У толпы нет инстинкта самосохранения, у нее есть инстинкт безумия. И я в толпу упал, как капля в лужу. Не раствориться, не растечься, не дать себе забыть, что ты не море, ты всего лишь капля… Я не спрашивал себя, что я буду делать, так как этого «буду» для меня просто не существовало. То, что я буду делать, я уже делаю и делал всегда.