Александр Бородыня - Сияющий вакуум (сборник)

— Я сейчас умру! — сказала трубка женским голосом. — Доктор, что мне делать?!

— Успокойтесь! — посоветовал Денис Александрович. Ему хотелось вернуться к роману, к человеку, который ничего не может.

— Я сделала аборт! — сказала женщина и заплакала.

Эта женщина делала уже тринадцатый аборт. Она любила аборты и считала их своим спасением. Происходило это так: до восьмого месяца страдалица и будущая мать ходила с плодом в чреве, потом снимала маленькую квартирку на два дня, где знакомый медик делал ей укол, в результате которого получался вполне натуралистический выкидыш. Ее увозили в роддом, где, счастливый тем, что не явился на свет, младенец отправлялся в морг, а она в свои тридцать пять расцветала так, что ей нельзя было дать больше шестнадцати. Все силы, приготовленные природой для ребенка, расходовались на любовников.

Теперь она звонила в службу психиатрии, изображая несчастную мать, потому что рядом сидел очередной любовник и несостоявшийся отец. Он жалел ее.

— Успокойтесь! — сказал Денис Александрович. — Успокойтесь!

Он повесил всхлипывающую трубку, прикурил лицензионную «Мальборо» от зажигалки в форме черепа и опять взялся за Эрвина Каина.

«Человек в грязном халате не пожелал научить проснувшегося, как рисовать этот эллипс, а вместо этого повел его на экскурсию. Они пошли по городу, сделавшись невидимыми и проходя сквозь стены.

Сначала они попали к человеку, который читал одну и ту же любимую книгу, каждый раз заставляя себя забыть все содержание. Отдыхая от книги, а это была булгаковская «Мастер и Маргарита», он смотрел один и тот же футбольный матч, каждый раз заставляя себя забыть о результатах поединка.

Потом они оказались в комнате-тире, где маленький мальчик в каске расстреливал из тяжелого шестидесятимиллиметрового пулемета своих престарелых родителей. Он показывал красный язык и блестел глазами, а в ванной комнате у него плескался трехметровый чешуйчатый аллигатор, говорящий на трех языках.

Аллигатора предполагалось выпустить на в очередной раз оживленных родителей после пулемета.

— Дети! Сама непосредственность! — сказал человек в грязном халате. Но опять зазвонил телефон, и Денис Александрович снял трубку.

— Извини, друг, что беспокою! — сказал в трубке немолодой мужской голос. — Понимаешь, только что проснулся, смотрю на часы, а футбол-то тю-тю! Скажи, друг, кто выиграл?! Какой был счет? Я, понимаешь, телик-то включил, но заснул, а всего-то и выпили!..

— Успокойтесь! — сказал Денис Александрович и вдруг добавил: — «Спартак» — чемпион!

— «Спартак» — чемпион?! — обрадовалась трубка. — Ну, ты меня умаслил, друг! «Спартак» — чемпион, надо же, а?!

— Успокойтесь! — сказал Денис Александрович. — Успокойтесь!

Человек на том конце провода повесил трубку и заснул. Через неделю на стадионе во время поединка «Спартака» и «Крыльев Советов» болельщики «Крыльев» сбросили его с ремонтирующейся трибуны. В больнице не соблюли необходимой стерильности, и ноги пришлось ампутировать. А через полгода он подъехал на своей инвалидной тележке к новому забору и вывел низко, как могут только дети: «Спартак» — чемпион!..» Мел крошился в его руках, а глаза были полны слез.

Повесив трубку, Денис Александрович открыл книгу на другом месте. Здесь автор от первого лица описывал атомную катастрофу в мире, где каждый человек все может.

«Прямо на моих глазах, — писал он, — выросли два бетонных бункера, и их через мгновение смело, как былинки. Основная масса народа (а мне все хорошо было видно) заметалась, заворачиваясь в истерической давке паники. Было много искаженных лиц, все они сгорели. То, что все погибли, не имело, конечно, никакого значения, потому что кто-то, начитавшийся Федорова, взял и оживил без исключения абсолютно всех погибших и умерших. Несколько человек построили над собой прозрачные колпаки силового поля, но и они не выдержали ядерного натиска. Я сам пожелал всего-навсего, чтобы то здание, в котором я нахожусь, никак не пострадало и не было подвержено радиации. Правда, я чуть не ослеп от вспышки, но вовремя успел пожелать сварочные очки.

И представьте мое восхищение, когда в самом эпицентре взрыва сквозь эти очки я увидел изящного молодого человека в сером дорогом костюме, с пышной шевелюрой пшеничных волос. Улыбающийся и веселый, он смеялся над чем-то, предложенным ему газетой. С газетой в руках на скамеечке в эпицентре взрыва он не сделал себе даже колпака, а просто пожелал остаться цел и невредим.

Минут через десять город уже кое-как восстановили, и над крышей, лавируя между зависшими над землей ядерными бомбами (их было много, круглые такие, черные), над крышей института опять закружились птички…»

И опять зазвонил телефон.

— Психиатрия по телефону! — сказал Денис Александрович в мембрану.

— Что со мной было? — хрипло спросила трубка. — Проснулся — и ничего не помню!..

— Успокойтесь! — посоветовал Денис Александрович.

— Как же я могу успокоиться, если я ничего не помню?! — удивилась трубка.

Человек этот действительно ничего не помнил. А напомнили ему, что произошло, только на следующий день, когда он пришел на родной завод. Его арестовали, и в кабинете следователя он услышал захватывающую историю о том, как один пьяный нанес другому пьяному семнадцать ножевых ран из-за пустой пивной кружки. Сделал это в гуще народа, в пивной и спокойно ушел домой, где лег спать и все забыл.

— Что ж они, гады, смотрели-то?! — спросил он у следователя, быстро записывающего показания с его слов. — Что ж смотрели-то? Я-то уже хорош был, а они?! Люди называются теперь, после этого!..

— Успокойтесь! — сказал Денис Александрович. — «Спартак» — чемпион!

Не успел он открыть книгу, как опять раздался звонок.

— Мне приснился ад! — тихо сказал молодой мужской голос. — Мне только что, минуту назад, приснился ад!..

— Успокойтесь, — сказал Денис Александровичи — Успокойтесь.

В романе Эрвина Каина никто не мог никого убить. Человек, убивший другого человека, попадал в субъективную реальность. Ему самому казалось, что все продолжается и труп перед ним, тогда как на самом деле он сам становился практически трупом, впадая в бесконечную, совершенно реальную галлюцинацию. В объективном мире он лежал с окаменевшими мышцами. Герой пробовал рубить такого человека топором. Ничего не вышло. В конце романа все улицы были полны такими живыми трупами. Между галлюцинирующих ходили дети и несколько стариков, самым страшным ругательством было слово «гад», а на всех заборах было написано: «Не убий!»

— Психиатрия по телефону! — сказал он в трубку.

— Вот те на!.. И действительно!.. — отозвался ехидный женский голос. — Клюнуло!..