Геннадий Якушин - Волк

И вот я, смущаясь, надеваю Марине, самой красивой девушке Москвы, обручальное кольцо. Церемония заканчивается. Все наши близкие бросаются к нам с поздравлениями. Официанты вносят шампанское. Слышатся шутки, смех, тосты. Все как один говорят о том, как прекрасна моя невеста.

Организованный отцом через свою автобазу кортеж автомашин, разукрашенный лентами и воздушными шарами, движется к дому. Здесь все готово к приему гостей. Размах празднества превосходит все мои ожидания. Столы пестрят яркими цветами, разнообразнейшими закусками, сверкают хрусталем и благородным фарфором. В глубине комнаты красуются корзины цветов и букеты роз. Они наполняют воздух благоуханием и свежестью.

Свадебное веселье только начинается. Растроганные дедушка и бабушка Марины вытирают слезы. И их понять можно, это ведь они ее растили и воспитывали. Я чинно сижу рядом с женой; когда ее отвлекают, непринужденно беседую с тещей, отцом или матерью, успевая перемигнуться и с братьями. Доброжелательные родственники и друзья с обеих сторон подходят ко мне с рюмками, пытаясь меня упоить, разыграть, увести из-за стола, но я начеку.

— Ну, Генк, что-то ты все в десятку попадаешь! — говорит элегантный и ироничный Володька Гриднев, подсаживаясь ко мне. — Она одна на Дзержинке такая?

— Ты имеешь дело с самым ловким парнем! — смеюсь я. — В том районе Москвы можешь не искать. Смотри в соседних.

Волна веселья, поднятая музыкой и вином, от молодежи перекатывается к людям зрелого возраста, а то и пожилым. Начинаются танцы, захватывающие все большее и большее пространство и наконец перемещающиеся на лестничную площадку. Я с удивлением наблюдаю, как дедушка моей невесты и моя бабушка, не обращая внимания на свои похрустывающие суставы, пытаются вписаться в современные ритмы.

И вдруг наступает тишина. Отец, выключивший радиолу, громко, чтобы слышали все, говорит моему двоюродному брату:

— Анатолий, возьми свой аккордеон и выдай нашу русскую плясовую. Мать, выходи! — И мама, с платочком в руке, слегка прикрыв глаза ресницами, лебедушкой выплывает в центр образовавшегося круга. Отец же для начала топает ногой, затем идет вокруг нее этаким гоголем, а потом дробит, дробит. Мать неожиданно резко вскидывает лицо с разрумянившимися щеками и выдает такой бой, что ей позавидовали бы и сами прославленные чечеточники братья Гусевы.

— Молодожены! Включайтесь, что сидите? — командует отец.

Я беру за руку Марину, вывожу ее в круг и иду вокруг нее вприсядку. Тут уж не выдерживают и остальные. Пляска завершается общим хороводом и продолжением застолья с пением.

Мать, отец и Марина перебираются в соседнюю комнату. Наблюдая за ними через открытую дверь, я изумляюсь, как деликатно Марина разговаривает с моими родителями, как легко меняет тон и меру внимания. «Ух, ты!» — восхищаюсь я ею. Мама с Мариной сидят на диване, а отец стоит рядом. Мать, разглядывая Марину, что-то ей говорит. Я поднимаюсь из-за стола и подхожу чуть ближе.

— Он парень-то хороший, добрый, но уж больно независимый. Ты его не в лоб, сбоку забирай, — говорит мать. — Слава Богу, хоть одного балбеса пристроили удачно…

— Да, — улыбаясь Марине, соглашается отец. Мне кажется, что он даже выпячивает грудь. Я прячу ухмылку.

Как и положено, свадьба длится три дня, а на четвертый гости разъезжаются. Отец с матерью, да и я с Мариной, свободно вздыхаем. Мне с молодой женой родители выделяют комнату и, забрав братьев, укатывают на дачу. Мы остаемся одни.

Однако же на другой день и родители, и братья снова в Москве. Войдя к нам в комнату, отец зовет всех остальных и торжественно чеканя каждое слово, говорит:

— Сын! От имени всей нашей семьи я поздравляю тебя с величайшей победой. Наш космонавт Юрий Гагарин первый облетел на космическом корабле «Восток» вокруг Земли. В эту победу ты тоже вложил, хоть и небольшую, но свою лепту, когда служил в ракетных войсках…

Потом мы все мчимся на Красную площадь, а там вся Москва. Что творится на площади, сколько радости, как счастливы, как горды люди за свою Родину!

— Такое, — восхищается мать, — я видела только в день Победы над Германией.

Вроде бы и свадьба, и полет Юрия Гагарина, и окончание института были только вчера, а прошло уже более шести лет. Я сижу на утренней редакционной оперативке журнала «Вести комсомола». Ее проводит главный редактор Ким Николаевич Сильвестров. Идет она в обычном напряженном ритме, и через каких-нибудь пятнадцать минут Ким Николаевич объявляет:

— Значит, все. По коням! Якушин, оформляйте командировку, поедете в Псков. Нужен материал о работе комсомола на селе. Что и говорить, вы мастер писать о рабочей молодежи, об ударных комсомольских стройках, а вот теперь попробуйте свое перо на сельских делах. Завтра у нас выходной. Оформите командировку сегодня, и в понедельник с утра выезжайте.

Как только я располагаюсь на своем рабочем месте, звонит жена:

— У нас комсомольское собрание, я задержусь, — говорит она. — Ты после работы свободен?

— Да, — отвечаю я.

— Тогда забери Андрея.

— Ладно.

Андрей уже большой и очень тянется ко мне. Почти всю неделю он на Можайке, там и в детский сад ходит. Мы оба работаем: жена в министерстве нефтехимии, а я вот старший литсотрудник журнала. Живем мы теперь в Новых Черемушках, где получили однокомнатную квартиру.

В кабинет входит длинный, худой, в модном клетчатом пиджаке, с зачесанными назад светлыми волосами, неизменно веселый литсотрудник Юра Кириллов и садится за свой стол, что у окна.

— Соображаешь? — усмехается он.

— Пытаюсь.

— Ну-ну. Вечером чего делаешь, женатик?

— Перво-наперво еду к своим родителям за сыном. Жена на комсомольском собрании. Потом буду готовиться к командировке. У тебя есть предложения?

— Какие у холостого человека могут быть предложения? — ухмыляется Юра. — Самые легкомысленные, конечно.

— Допустим, к девицам, да?

— Сонька мне даст девиц.

— Так женись на ней, чего лучше?

— Чего лучше не знаю… пока, — смеется Кириллов. — Дрянь у тебя командировка, ни гостиницы, ни столовой. Ночевать придется у какой-нибудь бабули, да и питаться, может, тоже.

— Переживу. Слушай, я получу командировочные и смотаюсь. Если Ким спросит, скажи, ушел в библиотеку с проблемами села знакомиться.

— Мотай, прикрою.

В четыре часа я уже на Студенческой и иду к дому своего детства. Поднимаюсь на третий этаж, звоню, мать открывает дверь и только я успеваю ее поцеловать, как из-за ее спины, с криком «Папа!» выскакивает мой сын и бьется, точно рыбка, повиснув у меня на шее. Я прижимаюсь к его щеке:

— Дорогой ты мой, сыночек.

— Ой, папа, папа, папочка! — Андрюша тянет меня в комнату, где сидят мои отец и повзрослевшие после армии братья.