Олег Евсюнин - Экспериментальный полет

— Да пошел ты! — доктор вырвался из объятий командира и приготовился нанести ему ответный удар.

Не успел. Новая пара звонких оплеух досталась именно Парнишкину. Надо отметить, что вторая порция пощечин была явно сильнее и возымела действие. Оторопевший врач затих под непроницаемым взглядом Лорри как кролик перед удавом.

— Очухался? А теперь быстро марш к больным и чтоб они у меня максимум через неделю были здоровыми. Время пошло, — Эдуард металлически чеканил каждое слово своего приказа. — И молись своему Гиппократу, если у тебя что-то пойдет не так. Не слышу ответа. У меня что, плохо со слухом?

Парнишкин поджался, потом разом выправился и четко, по-военному, откозырял:

— Есть!

Над Бойо заскользил детектор универсального медицинского сканера. Врач напряженно вгляделся в таблицу данных, мелькающих на его экране.

— Боли, неприятные ощущения, что-то необычное?

— Без проблем, доктор, — улыбнулся Николай. — Хоть сейчас в бой.

— Прекрасно, речь внятная, а то бормотал не пойми, что, — тезка медленно провел сканером над головой пилота. — Могу поздравить: опасных отклонений у тебя пока не обнаружено.

— А я что говорю?

— Лежать! — доктор вновь резко пресек попытку Бойо повернуться на бок. — Я же сказал: «пока не обнаружено».

— Колька, да ладно тебе…

— Еще раз попытаешься сделать что-либо подобное — прикажу связать, — вот это да, безапелляционный голос Лорри будто передался этому Парнишкину. Оставалось только подчиниться.

Тем временем врач перешел к креслу Беляева. Все та же стандартная процедура первичного осмотра с помощью универсального мини-сканера.

— Что у тебя?

— Спина немного побаливает…

— И это ты называешь «немного»? — Парнишкин порылся в аптечке и достал оттуда небольшой шприц с инъекцией.

— Болеутоляющее? — с надеждой в голосе спросил Сергей.

— Это тебе знать не положено.

— Нас же учили.

— «Учили», — передразнил его доктор. — После этих ваших ускоренных курсов я бы разрешил вам самостоятельно принимать только жаропонижающее, да и то только под присмотром врача. Капитан, понизьте гравитацию на корабле раза в два. Кто там, разом будем перекладывать больных для отправки в медблок.

Лорри убавил тягу двигателей, Бойо почувствовал, как его тело полегчало. В поле зрения появилась больничная каталка. Вот уж не думалось, что еще придется с ней столкнуться. Вместе с Беляевым его аккуратно уложили на носилки, повезли на пятый этаж, в медицинский блок и тут же засунули сначала Сергея, а потом и Николая в следующий, уже стационарный сканер.

— Значит так, — доктор с хмурым видом встал между пациентами. — Все не так уж и плохо. У Бойо вроде бы обошлось. Режим постельный, до завтрашнего дня вставать с койки запрещаю. Можешь почитать книгу или посмотреть видео. У Беляева же компрессионная травма позвоночника. Требуется небольшое оперативное вмешательство. Но если все пройдет нормально, выпишу дня через четыре. Беляев, на операцию согласен? Предупреждаю, в блоке идет видеозапись, ваши слова имеют юридическое значение.

— А у меня есть выбор?

— Без хирургического вмешательства максимум месяца через три ты станешь инвалидом.

— А с хирургическим вмешательством?

— Или сразу станешь инвалидом или, как и обещано, дня через четыре будешь абсолютно здоровым.

— Опа! — Сергей удивленно покосился на Парнишкина. — Ты это что, серьезно, что ли? И какие у меня шансы, что ты меня не зарежешь?

— Операция достаточно сложная, кроме того, будет проводиться в ненадлежащих условиях. Вероятность возникновения различного рода осложнений, лично я оцениваю, как десятая часть процента.

— То есть тысяча против одного, что ты меня вылечишь? — Беляев едва не расхохотался. — Что ж ты мне мозг выносишь?

— Хирургическое вмешательство должно быть проведено безотлагательно.

— И ты еще не приступил?!

— Воспринимаю это как ваше согласие.

Парнишкин вновь переложил навигатора на каталку и повез его в операционную. Только официальный тон и никакого личного панибратства. Таким Бойо его тоже пока еще не видел.

Двери, ведущие из палаты в блок оперативного вмешательства, закрылись. Пилот остался один. Повернулся на бок. Включил проектор. За Серегу волноваться не приходилось, тот был в надежных руках. А вот Вовка Ранский… Как-то не верилось, что его уже нет и больше не будет, никогда…

Гроб с телом второго пилота медленно выплыл из шлюза. Подсвеченный мощным прожектором, под абсолютное молчание экипажа, он удалялся от корабля. Наверное, это продолжалось около часа. Парнишкин рыдал.

— От перегрузок у него открылось обширное внутреннее кровотечение. Он умер еще до того, как мы вышли из зоны перехода. Вы понимаете, я ничего, ничего не мог поделать…

Все понимали. Молча. Понимал это и Парнишкин. Но вот этот гроб… Это было грозное предупреждение. Космос не прощает ошибок.

Наконец последнее прибежище второго пилота превратилось в маленькую точку и погасло. Выключился прожектор. Внутри корабля вновь появилась гравитация. Лорри дал тягу двигателям и теперь экспедиция с нарастающей скоростью удалялась от места, ставшего захоронением еще одного погибшего астронавта.

— Это я, я один во всем виноват. Не понимаю, как я не сгорел… в аду… — Эдуард вышел из-за пульта и подошел к экрану, где еще совсем недавно было изображение уходящего гроба, а теперь виднелись только окружающие «Ассоциативный» звезды.

— Никто не виноват, или, если хотите, виноваты все, — раздался вдруг голос самого немногословного и самого старшего из членов экипажа, Степана Копейко — биолога экспедиции.

Кругленький, маленький, с лицом, похожим на рыльце поросенка, Степан был самым незаметным в их команде. Человек из тех, про которых говорят: «слова клещами не вытащишь». Всегда сзади и всегда что-то себе на уме. И было очень странно, что он заговорил именно в эту минуту.

— Никто не виноват. Просто так устроен Мир. Мы не смогли бы любоваться грациозностью лани, если бы все остальные ветви ее развития, не такие прыткие, стройные и быстрые не погибли бы в результате естественного отбора. Мы бы не полетели к звездам, если бы человек на стадии своего развития сидел, боясь выйти из пещеры и умер от голоду. Мы бы не были тем, чем являемся сейчас, если бы люди не гибли во время морских путешествий или испытаний первых летательных аппаратов. Если бы не было взрывов на первых ядерных станциях. Вся наша жизнь — это игра в кошки-мышки со смертью. Конечно, это звучит цинично. Но никто не гнал нас в эту экспедицию. Мы сами. И мы прекрасно понимаем, чем это может для нас закончиться. И ты, Эдуард, тоже замкнут на эту идею. И то, что ты разрешил военным не покидать поста управления во время перехода — это всего лишь минимальный из возможных рисков. Пространство меняется, переходы не стабильны. И, хотя вероятность того, что переход изменится прямо перед вхождением в него ничтожно мала, жизнь, к сожалению — это не совсем математика… Эдик, ты не виноват. Оставь это, перезагрузись. Конечно, это грубо, но это так. Надо жить, надо продолжать полет.