Олег Евсюнин - Экспериментальный полет

Распорядок. Режим. С утра, как обычно, кросс. Это когда в начале забега ты еще находишься в неком переходном состоянии между сном и пробуждением, а потом резко, без перехода, на тебя накатывается усталость, и ты просто механически переставляешь ноги, хрипя и отхаркиваясь, порой даже не понимая зачем и что ты делаешь.

Тогда он споткнулся. Просто прозевал корягу под ногами. Сильнейшая боль пронзила все тело до макушки. Свело мышцы бедра.

И Живорез:

— Что остановился? Ноженьку больно? Маменькин сынок, быстро в строй!

— Нога…

— Слюнтяй, хлюпик. Сейчас бы за юбочку уцепиться, да?

В общем, все как в классическом фильме. Наезды, нападки, оскорбления, что-то обидное про отца. Болит нога, голова отказывается хоть что-то соображать, обида и ненависть к мучителю. Николай встает в боксерскую стойку.

— О-о! Да этот молокосос возомнил себя бойцом, — смеется Живорез. — Ну давай, покажи на что ты способен!

«Сейчас или никогда, — Николай видит, что инструктор даже не готовится к отражению атаки. Эта звериная морда пока еще даже не верит, что такое может случиться… Налегая плечом, курсант посылает свою правую руку прямо в переносицу своему мучителю. Больно пальцам. Что-то хрустнуло. — Руку, что ли, сломал?»

Мгновение. Инструктор повел плечом. И темнота. Потом его кто-то сильно бьет по щекам. Да, он лежит на спине. Болит голова, а нога… нога — нет. Отпустило. Появляется картинка. Страшное лицо Живореза, с синими подтеками под глазами и подбородком, залитым кровью из разбитого носа.

«Кто это его так? Неужели я?» — проносится в голове.

— Солдат, встать сможешь? — это откуда-то издалека, под мерный шум…

— М-могу п-продолжать д-движение, — язык почти не слушается, но ноги все-таки поднимают тело.

— В санчасть, живо. Курсант Охочий, сопроводить.

— М-могу п-продолжать д-движение.

— После санчасти. Остальные за мной бегом — марш!

Голова плохо соображает, глаза почти ничего не видят, но Николай каким-то внутренним чутьем догадывается, что взвод уже ушел. Ушел, ведомый Живорезом. И что Живорез больше уже никогда не будет доставать его так, как доставал.

— Ну ты дал! Еще бы немного, и ты бы его срезал, — слышится восхищенный шепот Генки. — Идти сможешь? Обопрись.

Ведомый сослуживцем Бойо кое-как добирается до санчасти.

— Что у нас тут? — дежурный врач неохотно откладывает книгу.

— Во в-время прогулки у-упал и ударился головой, — стараясь как можно четче выговаривать слова отвечает Николай.

— Прекрасно, — оживляется доктор. — Из группы Живореза? То есть… прапорщика Борщкова? Так-так… — врач быстро измеряет пульс и светит в глаза крохотным, но достаточно сильным фонариком. — Прекрасно. Вы, молодой человек, проводите больного в палату два, это там, по коридору, после чего можете возвращаться к себе в подразделение, а я пока займусь таблеточками.

А вот в лазарете просто прекрасно. Курорт. Спи, пока не засмеешься, кушай спокойно, а не так, как в курсантской столовой, на «раз, два, три», из которых «раз и два» уже прошло, валяйся на кровати да совершай неспешные прогулки (именно неспешные) в парке. При этом и не болит ничего. Голова вместе с тошнотой прошли уже на второй день, забинтованная рука не беспокоит. В тоже время ребята навещают, так что нескучно. Николай тогда отдохнул за все те полгода, что провел в училище.

— Представляешь, Живорез уже на следующий день остановил нас возле того самого дерева. Ну, где ты его… — восхищенно тарабанил Генка. — Обозвал всех нас маменькиными сынками, встал в стойку и предложил любому потягаться с ним силой.

— Ого!

— Вот именно. Знаешь, сколько вызвалось? Все! Пришлось делиться на тройки. Инструктор против троих курсантов.

— Ну и как?

— Я был в первой… — запнулся Генка. — Потому много рассказать не могу. Помню только, что у Живореза были открыты голова и брюхо. Я вдарил в сторону солнечного сплетения. А вот попал или нет — не знаю… Ну и сильный же он черт! Так та утренняя тренировка и закончилась. Очухались мы все мало-помалу, да и пошли обратно в часть. Хотя после того раза он нас маменькиными сыночками и сосунками больше не кличет.

— И как же он теперь вас величает? — хохотнул Николай.

— По-разному. Хлюпиками, дохляками… У него ведь на это целый арсенал. А еще очень злился, что никто так и не осмелился засветить ему в рыло. «Пердильниками» даже обозвал. Говорит, это та самая точка, в которую и надо было целить.

— Что ж не долбанули?

— Не знаю, как все, а лично я не смог после того, как ты ему фейс подкрасил. Ты ж ему нос сломал, так что ходит сейчас наш Живорез в маске. В общем, выйдешь из лазарета, увидишь.

И дальше все обо всем: кто срезался на зачете, кто что проморгал на тренажере. Приятно слушать новости про себя, но, когда ты как бы отстранен от всего этого кошмара. Одно странно: не смотря на весь тот ад, который устроило для курсантов начальство, желающих подать заявление об отчислении не было.

На третий день в палату заявился капитан Майоров — высокий седовласый мужчина, руководитель группы и по совместительству преподаватель материального обеспечения. Увидев входящего начальника, Николай чуть не выпрыгнул из койки, но был резко остановлен заглянувшим следом доктором.

— Лежи, черт тебя подери. Никаких резких движений.

— Долго ему еще? — поинтересовался капитан.

— Курс реабилитации — неделя. Так что денька четыре я его еще подержу.

— Вот и хорошо, значит, как раз к основным зачетам успеет. Оставите нас вдвоем?

— Да без проблем, — доктор исчез так же быстро, как и появился.

— Ну что, солдат, как самочувствие? — обратился Майоров к Николаю, когда дверь в палату закрылась.

— Нормально, поправляюсь.

— Вот и славненько. Что можете доложить по поводу инцидента?

— Споткнулся, упал…

— А заодно кулаком повредил лицо прапорщику Борщкову. Вероятно, падение ваше сопровождалось еще и небольшим полетом по воздуху. Так что можете доложить?

Ответом было молчание, а еще горечь и обида по отношению к Живорезу: «Вот ведь, накапал, сволочь!»

— Как инициатору драки вам полагается арест суток на десять, и, соответственно, вы не попадаете на зачетную сессию, вылетаете с курса, да и из школы тоже, — металлическим голосом отчеканил капитан. — Что, опять нечего сказать? Не слышу.

— Я не инициировал драки, — Николай со страхом поднял глаза на начальника.

— А кто? Давайте, расскажите мне, как прапорщик первым полез на вас с кулаками, а вы только героически защищались. Я, может быть, даже поверю. Вы ведь считаете меня идиотом?

Бойо отвел глаза. Стало невмоготу. Вдруг захотелось вывалить все, все что накопилось. И про издевательства, и про нечеловеческое обращение. А что? Вылетать, так с музыкой. И если уж руководство друг друга покрывает…