Сергей Шведов - Подкаменная Тунгуска

— Да, я гуманист, потому что дарую людям свободу от греха, и, следовательно, радости плотской жизни. Я интернационалист, потому что все люди мне одинаково отвратны. Но с русскими у меня отдельные счёты.

— А-а… помнится, в Откровении апостол Иоанн смутно намекает, что после Страшного суда спасётся один свободолюбивый, высокий и сильный северный народ. Не русские ли это?

— Леон, фи как примитивно! Разве можно так в лоб трактовать записанные на пергаменте представления античных грамотеев о конце света? Ведь для них и математика была целочисленной, небо — твердь, земля — плоская, а вещество — целостно и неделимо.

— Ну и что с того?

— Не надо углубляться в потустороннюю заумь библейских пророчеств. Они недоступны уму простого смертного. А объяснение вредоносности русских людей весьма приземлённое, как и все дела князя мира сего, то есть меня, любимого.

— Ближе к теме, будь так уж добр, скотина зверская!

— Русские — народ не крови, а почвы. Причём почвы холодной и бесплодной. Они жмутся к самой линии вечной мерзлоты. Выжить в таких условиях можно только в общежитии, братской взаимопомощи и при отсутствии внутривидовой конкуренции, то есть беспощадной борьбы всех против всех, на чём построена идеология европейского миропорядка.

— То есть в братской общине?

— Да, которая в Европе называется коммуна.

— Человек человеку — друг, товарищ и брат?

— Это и есть квинтэссенция ненавистной всем ереси коммунизма, Леон. Человек человеку — волк на самом деле. Только так и не иначе.

— Ну и каким боком сатана касается борьбы идеологий?

— Хорошенькое дельце! Победа коммунистических настроений во всем мире рано или поздно возвысит жалких обезьянок до уровня богочеловеков. Ты позабыл про протокоммунистические общины первохристиан, альбигойцев, теократический коммунизм Томаса Мюнцера в 16 веке, христианский социализм Парагвая в 19 веке, сталинский социализм?

— Но все эти попытки были краткосрочными и неудачными.

— А если маосталинисты в Москве продержатся у власти хотя бы сто лет, Леон?

— Тебе-то в том какой ущерб! Вон церковники всех коммуняк именуют прислужниками дьявола. Разве не так?

— Не так! Любой коммунизм это хитрый выверт первохристианства. Его последователи могут рано или поздно обрести утраченную ещё при живых апостолах благодать. Люди, ступившие на стезю любви к ближнему, через тысячу поколений обретут бессмертие, нулевую массу тела и ангельскую сущность.

— И что это значит?

— Они прорвутся через препоны пространства и преграды времени в мир высших сил, оттеснив даже самих архангелов.

— Понятно, Баал, если животные — безгрешны, а люди — стали ангелами, на кой тогда твоё воинство, которое только то и умеет, что обольщать да соблазнять, а люди под Божьей благодатью на соблазны не поддаются. Грядут массовые сокращения и увольнения чертей — ваша профессия больше не востребована. Для вас это полная аннигиляция.

— Аннигилирует только вещество при столкновении с антивеществом, а не духовные сущности, Леон.

— Ну, тогда массовая безработица для нечистой силы.

— Мыслишь ты в общих чертах правильно — моя школа. Поэтому, Леон, я и хочу создать из тебя величайшего политика, чтобы ты мог стать самодержцем всея Руси, погубить её навеки, уничтожить всех русских, от рождения зараженных вирусом любви к ближнему и склонностью к взаимопомощи, и тем самым устранить угрозу моему владычеству.

— А что я с того поимею?

— Ты ничего не проиграешь, а окажешься в прибытке.

— На том свете!

— Оборотистый ловкач и в потустороннем мире сможет уютно устроиться, если имеет влиятельных друзей.

— Ещё бы — сам князь мира сего Велиар набивается ко мне в покровители! Он велит рядом с моим котлом с кипящей смолой поставить кондиционер и холодильник с минералкой. Как мило!

— Вижу, ты ошалел от радости и потерял способность соображать. Тогда договоримся на следующей встрече.

— Встречи не будет!

— Не зарекайся, Леон. Когда ты созреешь, я тебя снова вызову. А пока аудиенция окончена… Ты в детстве любил запускать воздушного змея, помнишь?

— Помню, — буркнул Шмонс.

— Это весьма забавно, Леон.

Инопланетянин поймал руку Шмонса, парящего в воздухе и завертел его над головой:

— Лети ввысь, мой воздушный змей!!!

Земное притяжение вернулось, и Шмонс рухнул в темноту.

Для живущих довольно высоко на склоне горы под названием Етагырка поздней осенью за окном темнело не позже четырёх часов дня из-за горных хребтов, заслоняющих солнце. Тёмные окна отражали в свете слабосильной электролампочки раннюю вечерю обитателей зимовья мутно и неясно, словно на истёртой копии кинофильма. Двойные стёкла ещё не были разрисованы морозными узорами, это случится ближе к утру.

Ерофеич с нескрываемой опаской посматривал на только что проснувшегося гостя, который студнем растёкся на стуле — руки обвисли, глаза уставилась в полутёмный угол избы. Прежнего жизнерадостного потребителя жизненных ценностей словно подменили.

— Лёва, — осторожно подёргал Ерофеич гостя за рукав. — Ты пришёл в себя или всё ещё дремлешь?

Гость как бы его и не слышал, а шевелил губами, пуская слюнявые пузыри.

— Эх, поднять подняли, а разбудить забыли, — попробовал невесело пошутить Ерофеич, хотя ему было не до шуток. Выпученные остекленевшие глаза гостя теперь неподвижно вперились в отверстый зев русской печи, где полыхали берёзовые поленья.

— Лёвыч!!! — потряс Ерофеич гостя за грудки. — Очнись.

Но и это не помогло. Дородный гость напоминал малыша-аутиста, раз и навсегда ушедшего в свой внутренний мир.

— Шманец, мать твою! — отхлестал Ерофеич его по пухлым щекам.

— Что?.. А?.. Где я? — неожиданно пришёл в себя дородный мужчина и как пушинку откинул от себя худосочного Ерофеича.

— В зимовье на Етагыре. У меня в гостях. В полной безопасности, тепле и уюте. И в сытости, причём.

— Что со мной случилось?

— Ты споткнулся в шахте на лестнице и скатился по ступенькам. Удачно — ни одного синяка… Ужинать будешь? То ись обедать. Ты же почитай что и не завтракал сёння по-человечески, как вышел из вертолёта. А у меня после долгого пути мы только слегонца выпили и подзакусили. До горячего не дошли.

Гость молча прислушался к себе, словно кто-то иной изнутри должен был подсказать ему ответ. Потом бодро ответил безо всякой подсказки:

— И в самом деле что-то жрать захотелось. Видно, в шахте аппетит нагулял.

— А я всегда жрать хочу, — гыгыкнул худой как щепка Ерофеич. — Обидно просто — жру в три горла, а брюха, как у тебя, так и не наел… Фёкла, корми нашего очень дорогого гостя!

Крохотная женщинка в расшитых штанах из оленьей замши-ровдуги и такой же яркой рубахе навыпуск стрелой метнулась к печи, придерживая вязаную шапочку, чтобы не слетела. Она у неё еле держалась на макушке, чтобы хозяйка могла слушать в оба уха.