Сергей Шведов - Подкаменная Тунгуска

— Я что-то в школе слышал, но точно уже не помню.

— Вместо натурального хозяйства, пастбищного и отгонного скотоводства и собирательства съедобных кореньев, грибов и ягод они нацелились на построение компактных экопоселений с интенсивным сельским хозяйством и полностью автоматизированными промышленными предприятиями по «безлюдному» принципу.

— Как так-то можно?

— Можно, если на заводе работают роботы.

— А безработица?

— Страна с такой территорией легко решает этот вопрос. Вместо всеобуча с трёхклассными церковноприходскими школками для русских, как рекомендовал Марксад, они ввели обязательное высшее образование для всего населения, считающего себя русскими. Детей малых, гордых или избранных народов маосталинисты освободили от бездны премудрости. Хотят родители, пусть строят за свой счёт любые медресе, хедеры или училища при дацанах. Не хотят родители учить девочек — и не надо. Паранджи не срывать, гаремы не распускать, гомосексуализм между братьями, педофилию и зоофилию у туземцев не преследовать, рабства среди инородцев не отменять, раз оно им так нравиться. Мол, мы никому не благодетели. У самих забот хватает.

— Эт-то как понять? Пусть они русских на цепь в подвал сажают, как меня когда-то посадили?

— Нет, только не русских, а своих соплеменников, если им это нравится. Да пусть даже человеческие жертвы из своих приносят. Маосталинисты учтиво извинились перед малыми народами за многовековое угнетение и пообещали больше не вмешиваться в их внутренние дела. Не строить для больницы, школы, не печатать учебников и не строить дорог. Без финансовой подпитки нацмены сделали глубокий выдох, а вдохнуть уже не смогли. Русские перестали быть дойным стадом. Аллах не разрешает лечить младенцев? Тогда «иншалла» — на все воля Аллаха. Рожайте без роддомов.

— Так они ж повыздыхают, эти малые народцы. Горе им будет.

— У транснациональных горнодобывающих корпораций случилось горе ещё более великое. Строго-настрого был запрещён вывоз любого сырья. Маосталинисты разрешили экспортировать только продукт с высокой добавленной стоимостью. Даже взывания папы римского о помощи многострадальной Европе, где зимой жутко мёрзли арабы, конголезцы и сенегальцы, не возымели действия. Европейским банкам пришлось обирать другие страны. С шестой части суши они перестали взимать дань, как когда-то кормились хазары.

Изречения Шмонса казались Ерофеичу всё более странными и пугающими. Коротать беспросветные зимние дни и долгие тёмные ночи в таёжном зимовье лицом к лицу с вооруженным психом — слишком опасно. Гость не расставался с пистолетом даже в постели, а клал его под подушку. Даже вербальная терапия, то есть бесконечная трепотня, ему не помогла.

— Фёкла, — прошептал Ерофеич при закрытых дверях в сенцах, где у них был тёплый туалет, — если мне нужно будет выйти по нужде или ещё куда по делам — всё бросай, садись перед гостем. Его нельзя одного оставлять. Болтает, как умалишённый. Мало ли чо с тобой или над собой уделает!

Тунгуска послушно закивала, хотя не разберёшь, дошло хоть что-то до этой таёжной гнилушки или нет.

— Подливаешь ему дурман-травы для успокоительной настойки?

Тунгуска опять послушно закивала.

— Твоё зелье на него не действует. Ты, слышь-ка, имеешь на примете кого-нить из твоих тунгусских бабок-шептух, какие испуг сымают?

Тунгуска застыла каменным изваянием — так она натужно задумывалась.

— Шамана крепко надотя, хозяйна.

— Далеко твой шаман живёт?

— Крепко далеко.

— Ну, имей на примете этот пунктик на всякий случай, коли чо.

Но их опасения оказались напрасными. Психическое расстройство Шмонса, как говорят психиатры, имело волнообразное течение. Случались приливы и отливы умопомрачения. Гость притерпелся к пурге, слабенькому освещению избы и невольному заточению. Перестал расхаживать в валенках с обрезанными голенищами по избе да разговаривать сам с собой, читая длинные лекции невидимым слушателям.

— Ты не обижайся, мужик… Дурак не виноват, что он дурак. Вот за что я не люблю политику, что она из любого дурака может президента слепить.

— А чо, даже из меня можно президента сладить?

— Запросто… Демократия — это всегда правление худших, а уж ты дурак набитый, подонок из подонков, мужик. Готовый президент. Без запросов и понтов.

Физически гость был по-прежнему дороден, высок, красив и здоров, как бык. Такого и литром водки с ног не свалить. Щупленькому Ерофеичу приходилось всё чаще пропускать очередной тост или просто для вида прикладывался к рюмке. Угнаться за гостем ему было не под силу — разные весовые категории.

— Политика — выгребная яма, а политики — дерьмо, которое в ней булькает. Согласен?

— Ещё как!

— Когда-то императоры в открытых каретах и автомобилях ездили среди толпы, а сейчас даже папа римский сидит в «папомобиле», как попугай в клетке. Демократическая власть всё дальше прячется от народа за пуленепробиваемыми стёклами. Значит, демократия — не власть народа.

— Всё правильно, Лёва. Пошли спатиньки! Детское время вышло. Фёкла уже в белую женщину переоделась и легла к тебе.

У Ерофеича отлегло от сердца. Наверное, на Шмонса таёжное зелье тунгуски подействовало. Но рано радовались.

В коровнике тунгуска поманила знаками Ерофеича к себе.

— Чо те надоть? — отложил он вилы, которыми снимал пласты навоза пополам с сеном, чтобы натрусить корове с тёлочкой новую подстилку. Перепревший навоз нужно было выносить в компостную яму на мороз, чтобы не самовозгорелся.

— Хозяйна, большой хозяйна крепко больной. У него глаз жёлтый и вот так делает. — Тунгуска приподняла пальцем левое веко, потому что не умела выразительно моргнуть. — И пенка в уголках губей.

— И чо делать так-то?

— Шамана кликнуть.

— Никак нельзя. Шмонс нет велел чужих водить.

— Тогда дать свежей крови с водкой. Накормитя сырой печёнкой. Наши всегда так делают, а то зуб шататься будятя. Тёмно для него. Солнца нету. Лицо и руки свету не подставлятя.

— И как такого бугая заставить сырую печёнку съесть?

— С солью.

— Ладно, чо-то придумаю, не боись. В следующий раз свалится в припадке — режь молодую важенку. Отпоим дурака кровью.

И вскоре случай представился. Шмонс в запале красноречия то покрывался испариной и краснел от натуги, то бледнел до синевы, как от удушья. То и дело хватался за пистолет в потайной кобуре под мышкой. И под конец вытаращил глаза. Лицо перекосила судорога. Из раскрытого рта вывалился фиолетовый язык. Стал пускать ртом пузыри, закатил глаза, потерял сознание, громко стукнувшись лбом о столешницу.