Мишель Роман - Времена Бессмертных

Я хочу ее сейчас.

Хочу снова попытаться разгадать ее секрет.

Хочу видеть хотя бы боль в мерцающих, словно темное золото глазах.

Мне не были интересны другие, Саванна была единственной, кого я хотел добиваться хоть всю жизнь, но это больше не так, как бы сильно я не старался отрицать. Аврора… Даже стыдно думать о ней, как о девушке, что-то значащей для меня, и пару дней назад, если бы кто-то пошутил о том, что я засматриваюсь на другую, не на Саванну, я бы врезал ему не задумавшись, но не теперь… Трудно разобраться в себе, понять, какие чувства подлинные, а какие только кажутся настоящими. Хочется рвать на себе волосы от осознания того, как все запутывается с каждым днем, с новым нежным взглядом. Я отдаю себе отчет — Аврора испытывает ко мне симпатию, даже больше, и остается лишь разобраться в себе самом. Всю жизнь считал себя человеком из стали, тем, кто не подвластен чувствам и эмоциям, хладнокровность и ярость единственное, что характеризовало меня как живого человека, способного хоть на какие-то проявления.

Аврора начала меня менять. Образ Саванны не позволяет ей этого.

Я оказался в сбивающей с толку ловушке, где вроде бы и нет решеток, но от свободы не легче. Просто это все не мое: выбегать на балкон за свежим воздухом, разбираться в чувствах и хотеть, чтобы за меня кто-нибудь принял решение! Но именно такой я сейчас.

Мне нужна Саванна, и глупо это отрицать, но и Аврору уже так просто я отпустить не смогу. Не после того, как бросился на нее и наплел чуши о том, как она больше не смеет со мной разговаривать. Маленькая, хрупкая, она осталась сидеть на холодной земле от потрясения, а я даже не нашел в себе мужества рассказать ей, что видел перед собой не ее.

Той ночью у костра, слушая Аврору, мне всего-то и нужно было, чтобы она замолчала, не будила во мне чувственность, симпатию, потому что именно это у нее и получается, но ее взгляд был таким… манящим! И бесило вдвойне, что она даже не осознает, как может смотреть на парней, для нее взгляд обычный, но я постоянно вижу в нем призыв! Словно она играла со мной, хоть я и осознавал что это не так, и за движущейся стеной костра, ее черты вдруг изменились.

По другую сторону огня, на месте, где сидела Аврора, мне почудилась Саванна. И она улыбалась фирменной, ядовитой улыбкой, почти не размыкая губ! Саванна сидела напротив меня, ее выдуманные черты лица искажало пламя, так, будто она горела в огне, но это ее лишь забавляло. Она хохотала, глядя мне в лицо, может быть над тем, что я посмел подумать на мгновение — Аврора что-то для меня значит — и бросился на нее. Сквозь огонь. Как обезумевший от голода, узревший, чем поживиться.

Когда я пришел в себя, Аврора уже была больна. И я почувствовал страх. Я, словно один из членов ее семьи — тот, кто имеет право расстроиться — испугался за ее жизнь. Я анализировал ситуацию, пытаясь разобраться, почему мне так небезразлична ее судьба и дело было вовсе не в сделке, которая сорвалась бы, умри Аврора от болезни. Здесь было что-то куда более глубокое, приросшее к моей душе, уже способное причинить боль.

И я понял — я не хочу, что бы все закончилось вот так. В самом начале пути.

Мне захотелось узнавать ее дальше. Захотелось ее сберечь.

Я наклоняюсь вперед и сгибаюсь настолько, чтобы мой лоб коснулся прохладной белой периллы из мрамора. А выпрямившись, замечаю единственный магнитомобиль, скользящий по низкой магнитной полосе, уходящей к амфитеатру. Один из тревожных сигналов срабатывает в голове. Здесь, на самом краю Олимпа, некому без особой надобности в скорости, передвигаться на транспорте…

Бегу в свою комнату, затем в коридор, а там уже поочередно заглядываю во все гостиные комнатки, в поисках той, где остановилась Аврора. В одной из них, вскрикивает Афина, не успевшая завернуться в полотенце, она швыряет в меня оскорбления, когда я уже исследую другое помещение.

— Эй, ты чего творишь? — басит Спартак, вышедший в коридор.

— Аврора!? — кричу я, что есть мочи, но как я и боялся, никто не отвечает.

Перепрыгивая через две ступеньки, бегу вниз, хочу увидеть физиономию Бруно, чтобы убедится — это не он причастен к исчезновению Авроры, но его нигде нет. Черт возьми! Как я мог довериться незнакомцу? Парню, укравшему чужой дом!

Никого.

Я одним ударом ноги раскрываю массивные деревянные двери и оказываюсь на крыльце, ярость стучит в висках как головная боль, я готов наброситься на человека, оказавшегося напротив меня. Бруно. Мысли бунтуют в голове, дерутся между собой, сталкиваются и ударяются о стенки черепа. Где Аврора? Если он похитил ее, как тогда смог так быстро вернутся…

— Где она? — спокойно, холодно и жестко спрашиваю я, воспламеняя мужчину взглядом. Правая рука, точно имеющая свой собственный разум, тянется к нему, и пальцы смыкаются тесками на небритой, потной шее.

Бруно хватает воздух, глаза красные, в них постепенно накапливается страх и осознание всей моей решительности. Я не знаю, откуда берется вся эта сила и хладнокровная выдержка, но мои пальцы будто сделаны из стали, размеренно сжимают горло противника. В глубине себя я спрашиваю: ты что, убьешь его? И другая, яростная часть меня, кричит: он ничем не лучше кукольных рож!

— Если не будешь говорить, я убью тебя.

Слезы струятся из его красных глаз, от натуги у него течет даже из носа, Бруно изо всех сил старается разомкнуть мои пальцы на своей шее, но они лишь соскальзывают. Я говорю с ним предельно честно. Думаю, через мгновение он поймет, что я не блефую, угрожая его убить, для него же лучше, если он поймет!

— Ты… пффф…ты….! — фыркает он, постукивая по моей правой руке в знак того, что готов дать ответы.

Я душу его еще пару мгновений и отпускаю. Я не задыхаюсь. Лицо мое не перекошено от гнева. Думаю, я выгляжу достаточно бесчувственно, лишь сами собой сжимаются кулаки, рефлекторно отражая уровень гнева внутри.

— Где она?

— Я не знал, что… вы за них… Ну, то есть за фарфоровых ублюдков, черт возьми! Я решил, что вы беженцы, бегущие с Окраины… А она, кто-то вроде шпиона! — оправдывается Бруно. Лицо пунцовое, мокрое от пота и глаза отражают лишь обиду. Он считает нас предателями!

— Я, таких как она, за версту чую! Хреновы богачи, всю жизнь горбатился на них, дерьмо убирал, ползал на коленях, словно я ишак, а не человек… Она берет и заявляется с вами, ребята, вся в белом, как будто в рожу мне плюнула!

Меня передергивает. Я не хочу слушать то, что он говорит о ней, даже не зная, какая она на самом деле. Он не имеет права произносить слова, хоть как-то касающиеся ее, словно он марает ее, а она не может даже закричать от отвращения, чтобы я услышал и защитил.

— Она другая. — проталкиваю я слова, сквозь сжатые зубы, не понимая зачем вообще что-то ему объясняю. — Где она?