Мишель Роман - Времена Бессмертных

Мне страшно, я нахожусь в полной темноте и откуда-то, из ее глубины, на меня таращатся два горящих красных глаза, это нечто следит за мной, приближается. Я пытаюсь закричать, но страх сковывает горло, будто тисками, а зловещие красные глаза все ближе и ближе… и вот когда я уже думаю, что тьма меня поглотит, я чувствую, как меня берут за руку, и тепло от прикосновения рассеивает ужас. Это Лео. Он спас меня. И нет больше страха.

Просыпаюсь я самой первой; бледное солнце встало совсем недавно и на пасмурном небе его плохо видно. Рядом со мной, откинув голову на спинку кресла, неподвижно дремлет Афина, Спартак согнулся, скрестив руки на приборной панели и положив на них голову. Лео нигде нет.

Уверенна, что болезнь моя отступила, так как кроме легкого головокружения ничего не ощущаю и очень хочу глотнуть свежего воздуха. Стараясь шуметь как можно тише, выхожу из автомобиля, придерживая одной рукой плед. Погода замечательная, нос немного щекочет от морозного ветра, но когда он не дует, вполне тепло, даже можно не кутаться в одеяло. Взгляд тут же упирается в огромные ворота, окружающие Олимп. Они сделаны из черного металла, резные, напоминающие прекрасные растения с огромными цветами, заканчивающиеся острыми пиками. Эти готические ворота исполинского размера так высоки, что если в солнечный день смотреть, где они заканчиваются, можно опалить глаза, поднимая голову слишком высоко. Так как ограждение резное, подойдя достаточно близко видно, что происходит в городе, и что он из себя представляет. Я следую за любопытством.

Те строения, что выхватывает взгляд, выполнены в стиле старого Рима, с высокими колоннами по несколько рядов. Здания в сравнении с византийскими, не превышают пяти-семи этажей. Куда не взгляни, повсюду прекрасный белый мрамор, но когда присматриваешься достаточно внимательно, заметно, что со временем мрамор принимает болезненный зеленоватый оттенок, будто смертельная зараза уже начала пожирать Олимп. Далеко впереди, в самом центре бессмертного города, виднеется овальной формы амфитеатр, он настолько огромен, что создается такое впечатление, словно вечером солнце уходит не за горизонт, а опускается в эту мраморную чашу. У главных ворот пустынно, но я вижу, в домах у окраины суетятся несколько человек, и это хоть как-то разряжает обстановку. Прислушиваюсь: Олимп совсем не безлюден, как кажется изначально, даже с такого далекого расстояния доносятся громогласные вопли и неразборчивые скандирования из глубины амфитеатра. Не могу поверить, что большинство граждан Олимпа, плюс беженцы с Окраины поместились в одном месте! Для чего?

— С выздоровлением тебя. — нарушает ход моих мыслей Лео, внезапно оказавшийся со мной у закрытых ворот.

Сначала, я думаю не подавать виду, что удивлена его появлением — обеими руками сжимаю стальные прутья и неотрывно смотрю на панораму Олимпа, но чем дольше он стоит около меня, тем сильнее мое желание заглянуть в его большие темные глаза, может быть на этот раз разглядеть в них такую ожидаемую мной симпатию. Жду еще немного. Он не уходит. Думаю, как и я смотрит на мраморный город, таящий в себе пожар бунта, и когда молчание становится невыносимым, я оборачиваюсь к нему.

— Не уверенна, что со мной все в порядке. — не хотела так говорить, прозвучало, словно я вовсе не имею ввиду состояние здоровья, а между строк намекаю на его приступ агрессии.

— Нравится? — не глядя на меня, кивает он головой в сторону города. Устремленный взгляд, холоден и загадочен. Тусклое солнце обратило его образ в грязный белый цвет, точно он, как и весь город перед нами, сделан из мрамора. Секунды я рассматриваю его, но когда Лео поворачивает ко мне голову, спешно возвращаюсь к созерцанию Олимпа.

Сердце бьется не в такт. Липкие ладони сильно стискивают черные прутья ворот, кажется, скоро по ним потечет моя кровь. Я неслышно делаю глубокий вдох, намереваясь ответить ему уверенным будничным тоном, будто меня ни капли не тронуло его поведение накануне.

— Я бы не смогла здесь жить. — произношу я. Слова искренние.

А сама тут же про себя анализирую, как прозвучал мой голос со стороны, не было ли заметно мое волнение.

Решаюсь на короткий взгляд, ни к чему не обязывающий и понимаю, что он вроде растерялся. Вопросительно поднимаю бровь, беззвучно спрашивая: что не так? Но сердце мое обливается кровью, когда приходится смотреть ему прямо в глаза, еще и претворяясь спокойной.

— А я-то думал, что ты хотя бы сейчас разозлишься, или даже попытаешься удрать… Хочу чтоб ты знала, я не жалею о случившемся. — никакой растерянности больше нет. Одна надменность и пренебрежение.

Нагревающийся механизм в моей груди, приходит в полное действие, я впервые хочу броситься на него, начать колотить, кричать и пытаться достучаться до его души, понять наконец, что он чувствует, почему ведет себя так, словно я ничтожество! Мне уже надоели игры, которые он еще даже не обозначил! Есть ли в нем хоть капля симпатии, за которую я готова отдать половину своей жизни!?

— Кажется, ты просил не говорить с тобой? Тогда будь добр, не заводи разговоров первым. — окинув его презрительным взглядом ставлю я точку.

Я поражена собственной смелостью; впервые я не отмолчалась и не сказала чего-нибудь, выставляющего меня еще большей дурачкой, а достойно парировала, оставив за собой последнее слово. Отворачиваюсь и иду по направлению к машине.

Лео точно смотрит мне вслед. Я скидываю с плеч одеяло и демонстративно отшвыриваю его в сторону. Я следую первым побуждениям, приходящим в голову, сама не представляя какие за этим могут последовать события.

Сначала я снимаю куртку, затем через голову освобождаюсь от черной футболки и, не смотря ни на Афину, ни на Спартака, тянусь за скомканным платьем, в котором прибыла на Окраину. В мгновение я уже такая, какой была несколько дней назад: типичная представительница византийской богемы, только вот все это — показательное выступление!

Затем я хватаю с сидения полупустую бутылку с водой и иду прочь от машины и от Олимпа, но самое главное от тяжелого взгляда Лео. Я, конечно, тут же жалею о том, что не продумала хотя бы частично свой «большой уход», нужно было хотя бы вспомнить о пальто, дожидающимся меня в багажнике красной машины. Но даже сильный порывистый ветер, летящий на меня со стороны пустыря окружающего Олимп, не способен сейчас меня остановить.

Гордость, с оттенком гордыни — новейший коктейль из чувств!

Через пару минут моего одинокого шествия в никуда, за спиной раздается оклик Афины, уносящийся вместе с порывом ветра. Затем громкие слова Спартака, из-за которых я улыбаюсь, и почти готова остановиться:

— Византия в другой стороне!