Руслан Шабельник - Дневники Палача

Четверо из нашей группы попали на Сомезар из Адониского распределителя. Шестеро оказались с окраинных миров, один из колоний Содружества в сообществе Сандалу. Откуда привезли остальных, Равэл не помнил, точнее, не знал, ибо память сенатора для меня — открытая книга.

Вилла «Солнечная». Я отыскал ее изображение. Едва увидев, вдали, я сразу узнал ее. И сердце забилось чаще. Оказывается, еще существуют вещи, способные волновать того, чья профессия — лишение жизни себе подобных. С каждым шагом, приближаясь, мне казалось, сердце увеличивает свой ритм на удар. Когда подойду вплотную, оно выскочит из груди…

И стыдно, и не стыдно вспоминать то, что пришлось делать потом. Хотя, разве есть что-то зазорное в желании узнать свое прошлое, встретить своих родителей. Так, или примерно так я говорил себе, залезая в головы других людей и выуживая тайны. Впрочем, это были не только их тайны. Они касались меня, а значит, я имел право на обладание.

Решил начать со столицы. Одним из четырех детей, прилетевших на Сомезар с Адониса, вполне мог оказаться я.

Правдами, неправдами, чтением мыслей и насилием над сознанием, удалось узнать, одного из детей доставили с Венеры. Вилла «Солнечная». Я выяснил, что за двадцать пять лет хозяева не поменялись, точнее, хозяйка, выяснил, как выглядит «Солнечная», отыскал как до нее дойти, я отправился на Венеру.

Интересно, она узнает меня. Узнает в возмужавшем юноше того мальчика, которого забрали двадцать лет назад только потому, что он родился не таким, как все.

Конечно узнает, ведь она — мать!

А я узнаю?

Шанс — один из четырнадцати. Небольшой, но он есть. Если это не моя мать, отправлюсь дальше.

По мере приближения, шаги замедлялись, сердце же, напротив, отбивало почти барабанную дробь.

Ворота. Много выше человеческого роста. Вилла почти скрылась за ними.

Видеофон. Нажимаю вызов.

На экране — лицо охранника курмширца. Не самый дешевый вариант.

Конечно, так просто меня не пустят. И я излагаю историю, придуманную заранее. Главное, чтобы он подошел поближе, в пределы досягаемости моего дара.

История срабатывает.

Калитка открывается.

За порогом другой охранник. Но тоже курмширц.

Приглашает следовать за ним.

Двигаясь в кильватере, жадно вглядываюсь во двор, парк, фонтан, дорожку, аккуратно подстриженные заросли. Ожидая, что вот сейчас, со следующим шагом, начнется узнавание.

Ведь, возможно, именно здесь я провел свое детство. Шанс — один к четырнадцати.

Сердце не екает, узнавание не наступает, однако это ничего не значит. Пять лет для ребенка — слишком маленький возраст. А прошедшие двадцать — слишком большой срок.

Вот и крыльцо с мраморными ступенями. Аккуратно беру охранника под свой контроль, и он послушно решает отвести меня к ней. К хозяйке. К… матери?

Она сидит в комнате, на диване. Огромной комнате, заставленной антикварной мебелью, маленьком кожаном диване.

Курит, точнее, курила — запах табачного дыма все еще витает в воздухе, впрочем через пол минуты, умный дом не оставит от него и следа.

Женщина.

Я знаю — хозяйке не меньше пятидесяти. Отсюда, от дверей, она кажется не старше тридцати. С такими деньгами можно и молодо выглядеть.

Недовольные глаза отрываются от планшета, в котором она что-то отмечает наманикюренным пальчиком.

Мама?

Не помню, как я отослал охранника, не помню, как подошел к ней.

Но это было.

Ибо, следующее, что я помню, это мои руки, трясущиеся руки, сжимающие голову женщины.

Я уходил. Уходил прочь. Позади осталась и вилла «Солнечная», и мои надежды, мечты. И мать… не моя.

Ее страхи, ее чувства до сих пор кружились в голове.

Ребенок. Мальчик.

Разбил дорогую статуэтку. Он плачет. От испуга, от страха содеянного и еще от того, что эта женщина нависла над ним разъяренной фурией.

— Ты криворукий! Куда смотрел! Чем думал!

И вместе с тем, она его любит. По своему, но любит.

И это самое страшное.

Ибо, когда она поняла, что ее сын телепат…

Очередная шалость ребенка. Да и у нее не самый лучший день.

Еще до того, как она успела накричать, ударить, мальчик прочитал намерение в мозгу матери и убежал.

Это была первая ласточка. Первое подозрение.

Тогда о телепатах твердили на всех каналах.

Сначала она подозревала.

Потом, после нескольких проверок, подозрение сменилось уверенностью.

А любовь сменилась страхом.

Она боялась его. Мать — своего сына. Боялась, что прочитает ее мысли, боялась, что выведает ее тайны. Страх перед непонятным. Чужим.

Она сама вызвала соответствующую службу. И испытала облегчение, когда они подтвердили наличие телепатических способностей. И забрали его.

Я уходил, уходил прочь, от виллы «Солнечная» и от этой женщины, что не была моей матерью.

Однако, это ничего не значило.

Что, если и моя мать…отдала… сама… добровольно, и не испытала при этом ничего, кроме облегчения.

Что если с ней дело обстояло еще хуже. Эта, по крайней мере, не ненавидела своего ребенка. Боялась — да, но не ненавидела. А ведь телепаты могут вызывать и ненависть. Кому, как не мне — телепату знать это.

Потратить массу сил, энергии, времени, неоднократно нарушить закон, только для того, чтобы прочитать в голове родной женщины то, что бесчисленное количество раз уже читал в головах чужих людей.

Нет!

Я не запятнаю образ матери. Пусть он останется таким, каким представлялся в грезах одинокого ребенка-телепата.

Пусть реальность никогда не замутит его.

Даже если реальность — истина.

А грезы — ложь.

Имеет ли право общество лишать жизни одного из своих членов. Даже, если этот индивидуум совершил некое действо, несовместимое с дальнейшим пребыванием в обществе. Изгнать, изолировать, абстрагировать, но убить… Лишая жизни убийцу, не уподобляется ли общество этому убийце. Да, во многих культурах, на большинстве планет, каждый случай тщательно рассматривается, взвешиваются и разбираются мотивы, обстоятельства и побуждения. Но — факт остается фактом, а убийство, во имя чего и после каких бы то ни было разбирательств, убийством, и вопрос открытым. Имеет ли право общество, порицающее преступления, само выступать в роли преступника.

Руслан Сваровски оторвался от записей. Перечитал написанное. Глаза, живущие собственной жизнью глаза, привычно скользнули вдоль дерева стола, переместившись с одних черных строк на другие. Листы, пожелтевшие от времени, украшенные красивым, каллиграфическим почерком с непривычным левым наклоном.

Аккуратная стопка их аккуратно лежала с краю.

Он помнил тот день, когда нашел, получил их, до мельчайших подробностей и оттенков чувств.

Или… казалось, что помнил…

Библиотечная пыль. За дни, недели, проведенные в десятках библиотек, Руслан научился узнавать, определять ее. На запах, на ощущения, как духи любимой девушки, едва уловив легкий шлейф.