Михаил Тырин - Жёлтая линия

— …И под его усталыми шагами дрожит политая кровью земля, — раздался вдруг знакомый голос. Естественно, это был Щербатин. — И в глазах его печаль и усталость, и отметины давних схваток иссекли тело и душу, — продолжал глумиться он. — Но потемневший меч еще остер, взгляд суров, а начищенный щит блестит, как солнце. И пленные варвары ежатся под его взглядом, и десятки волов тянут упряжи, полные чужеземных сокровищ. И крепкие объятия темноокой красавицы встретят его у крыльца, и страстные губы сомкнутся на устах…

— На себя лучше посмотри, — безразлично отмахнулся я.

— Я уже смотрел. — Щербатин был в грязи по самую макушку и к тому же успел где-то разорвать новый гидрокостюм — здоровенный клок свисал на коленке.

— Где ты лазил, Щербатин? — спросил я.

— Где и был — на передовых рубежах Цивилизации. Слышал, шум стоял?

— Да неужели ты отличился?

— Больно надо! Там и без меня дураков хватало на амбразуры кидаться. Зато видел живого ивенка. Вернее, уже неживого. Вернее, то, что от него осталось.

— Что?! — Я даже остановился. — Значит, было нападение?

— И опять обошлись без тебя. Ах, какая досада!

— Да нет… Я просто думал, что…

— Вот-вот, пока некоторые думали, другие отстреливались изо всех сил.

— А третьи так драпали, что штаны порвали, — сказал я и бросил взгляд на разорванную штанину Щербатина.

— Ну, знаешь, у военного имущества жизнь короткая. А чем, интересно, ты занимался? Дай угадаю — предавался самоанализу? Или продумывал конспекты будущих трудов: “Рядовой Беня и раскол в повстанческом движении”, “Поэт на войне: факты и воспоминания”, “Моя война: заметки фронтового сочинителя”?

— Как же от тебя много болтовни, — разозлился я. — Вот пока тебя не было — хорошо, тихо…

— Не стоит хамить самому близкому другу, Беня. Я ведь знаю, тебе всегда требуются слушатели. Наверняка созрела очередная печаль. Кто, как не я, выслушает и поймет?

— Ты не поймешь.

— А ты хорошо объясни. Если толково объяснить, то и конь поймет. Ну, говори, чего тебе не хватает. Кофе в постель? Или романтики?

— Романтики. И кофе тоже.

— Ну-у… Кофе, быть может, со временем раздобудем. А романтики и так полно. Мы же покорители новых миров, Беня!

— Сошки мы мелкие. И романтики тут никакой.

— А она где-то есть? — ухмыльнулся Щербатин, который подобные эфирные понятия не признавал в принципе. — Ты ее видел?

— Есть. Обязательно есть, в том числе и военная. Потому что сочиняют песни про парашюты и голубые береты, потому что обвешивают значками солдатские хэбэшки, потому что… Потому что есть. Что, не так?

— Продолжай.

— А что продолжать? Ты можешь представить солдатскую песню о том, как важно защитить ульдров от ивенков? Или как здорово утвердить нетленные принципы Цивилизации?

— А вот и займись! Ты же тут поэт.

— Не буду. Знаю, что не получится. Потому что мы не на войне, а на ярмарке. И нужно нам только одно — побыстрей и подешевле заполучить свое холо.

— А как же наемники, Беня? Они тоже воюют за деньги, а тем не менее у них есть самобытная романтика. Читал “Солдат удачи”?

— Да что наемники? У нас там даже зэки, подыхающие от туберкулеза, поют о себе лирические песни. У нас, Щербатин, чем людям хуже, тем больше они этим гордятся!

— Что тебе надо, Беня? — не выдержал он. — Не хватает солдатских песен у костра? Или нечего записать в дембельский альбом?

— Не знаю… — сдался я. — Все какое-то ненастоящее. Нет стимула терпеть трудности, даже будущее холо не греет.

— Просто ты не знаешь, что даст тебе это холо. Посмотри программы — в казарме стоит большой экран…

— Да видел я. Не греет. Примитив. Нужны настоящие эмоции, а их словно специально вытравливают. У тебя была сегодня утренняя накачка? После того, чем нас пичкали, я хотел бросить свой огнемет и не поддаваться больше всеобщей глупости.

— Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, Беня, — поставил диагноз Щербатин. — Не надо поддаваться, надо бороться. Бороться за себя.

— Щербатин, ты же сам говорил, что Цивилизация — предел совершенства. Но живому человеку не нужно математическое совершенство. Нам разлиновали жизнь по клеточкам, и теперь мы должны ходить по ним, собирая в каждой клеточке по зернышку…

— Не по клеточкам, Беня, — тихо, но твердо поправил Щербатин. — Не по клеточкам, а по линиям. По желтым линиям. Или по синим, по красным — смотря какое у тебя холо.

Я все ждал, когда он начнет глумиться. Однако он слушал и, кажется, понимал меня. Возможно, я наконец задел его за живое.

— М-да, что-то в этом есть… — пробормотал он. — Знаешь, что я еще заметил? Никто не знает имени императора.

— Какого императора?

— Вот, ты тоже не знаешь. Ну не императора, а, скажем, президента. Или царя всея Цивилизации. Самого большого человека, одним словом.

— А мне это и неинтересно.

— С одной стороны, это объяснимо, — продолжал Щербатин. — Хорошее правительство никого не интересует, его не замечают.

— А оно здесь хорошее? — тут же усомнился я.

— А что, у тебя есть к нему конкретные претензии?

— Конечно! Людей используют в качестве ограды , а техника…

— Стоп. У тебя есть претензии к правительству? Не к командованию, не к военной администрации, а к высшему правительству?

— Не знаю, — растерялся я. — Ни хорошего, ни плохого сказать не могу. Я его и в глаза-то не видел.

— Верно. Вообще, нет ощущения, что за всей этой Цивилизацией стоит личность или даже группа личностей. Кажется, что нами движет само общество. И не на кого злиться, если что не так.

— Но и славить тоже некого!

— Да-да! А это не кажется тебе странным? Все-таки на войне имя правителя должно что-то значить, однако его даже не знают. И вообще, пропаганда здесь в зачаточном состоянии. Идеи цивилизаторства никого не вдохновляют.

Пропагандистский лозунг тут простой — заслужи себе лучшую жизнь. Выплыви из серой массы. Стань выше, чем сосед.

— Но мне этого мало! Я же человек, я не живу хлебом единым. Порядок не может держаться только на кормушке, нужно еще что-то. Патриотизм, например.

— А вот посмотришь, — пообещал Щербатин. — Поживешь, полетаешь, поглядишь на людей. И сам убедишься, крепкая ли это штука — Цивилизация. А если беспокоишься, что твоя нежная душа деградирует, то… Что ж, значит, такая хреновая у тебя душа.

Перед обедом было построение, сдача анализов медикам, ругань и неразбериха — в общем, все то, что мы уже видели. Командир наш так и не появился, никаких планов на послеобеденное время объявлено не было.

Я с чистой совестью отправился в казарму, чтобы отдохнуть и подсушить вымокшую одежду. Неутомимый Щербатин звал меня осмотреть местные достопримечательности, но я уже вытянулся на кровати и ничего больше не желал.