Михаил Тырин - Жёлтая линия

— Он сумасшедший? — спросил я.

— Не думаю. Он настоящий ивенк. Хитро придумано, нечего сказать. Бывшие солдаты влезают в чужое тело и становятся врагами сами себе. Странно, что мы не стали такими же убежденными борцами. Что-то помешало.

— Он же сказал, алчность.

— Ну, алчность — не худший из пороков.

— А я думаю, что его разум просто оказался очень примитивным и не смог противостоять второму “я”. Он подчинился полностью — от пяток до макушки.

— А мы с тобой, выходит, высокоорганизованные?

— Надеюсь, что так. Интересно, сколько звездолетов он взорвет, пока его не прижмут?

— Все-таки странно это, — покачал головой Щербатин. — Очень странно. Не верю я, что он совсем один. Не так-то просто взорвать транспорт. Где он, например, берет взрывчатку? Я всерьез думал, что есть какая-то организация, ивенкское подполье…

— Подполье мы уже видели, Щербатин.

Он задумался на минуту, потом усмехнулся:

— Хоть этот парень и псих, а порой говорил здравые вещи. Среди того бреда, который варится в его голове, есть нечто бесспорное.

— Например?

— Ивенки действительно сильнее. Почему, ты думаешь, Цивилизация до сих пор не задавила этих дикарей? Они сильнее. Это диалектика жизни. Бастионы империй держатся на порядке, здравомыслии, опыте предков… И всегда на рабском труде.

Варвары противопоставляют этому дерзость, безрассудство, отрешенность от догм — молодость, одним словом. И, как правило, молодость побеждает. Сколько великих цивилизаций рухнуло под копытами варваров?

— Не знаю, не считал. Думаешь, ивенки развалят все это хозяйство?

— А чем черт не шутит?

— Ну буду молиться за их удачу. Но сам не вмешаюсь.

— Да, Беня, и вообще иди домой. У меня еще есть дела, а ты будешь только мешать.

— Я, пожалуй, погляжу, как тебя пристрелят. А потом воспою твой подвиг в стихах.

— Ну, если так, тогда пошли.

Трудно представить более безотрадную картину, чем ночь, опустившаяся на окраины Цивилизации. Мы брели по узкой улочке, втиснутой между огромными и безжизненными, как скалы, домами. В окнах мерцал тусклый свет, но он не оживлял картину, а наоборот, угнетал, словно пламя свечей в усыпальнице.

Я думал, что пора бы нам успокоиться, вернуться домой, уснуть — и будь, что будет. Завтра, похоже, нас ждут сюрпризы, но это только завтра. Сорвали злость — и ладно. Надо ведь как-то жить дальше.

— Я подделаю божью милость, — сказал вдруг Щербатин.

— Это еще как?

— Не знаю. Надо пользоваться служебными возможностями. Я подделаю ей разрешение иметь ребенка и жить со мной. На первое время этого хватит, чтобы затыкать рот соцнадзору. Потом родится ребенок — не убьют же они его!

— А если убьют? Нет, проще — отберут и поместят в казенное учреждение.

— Ты, Беня, как всегда, держишься оптимистом, — с досадой проворчал Щербатин. — Не стану я тебя слушать. Вообще, иди домой.

— А ты куда с ружьем собрался?

— Я в больницу. Черт, ну где же вход в подземку?

Мы добрались в больницу только под утро. Она располагалась на другом конце гигантского города, а поезда ходили очень редко. Кроме того, она по виду ничем не отличалась от трудовой казармы, и найти ее среди сотен таких же серых зданий-громад оказалось невероятно трудно.

Но мы ее все же нашли. Она и внутри мало чем отличалась от казармы — те же полутемные коридоры и помещения, полные спящих людей. Только запах здесь стоял совсем уж дрянной.

— Бедная девочка… — едва слышно пробормотал Щербатин.

Обойти полтора десятка этажей и тысячи кроватей было нам не под силу.

Щербатин нервничал. Он надеялся найти Лиссу быстро, пока ее не забрали на процедуру.

— Где врачи? — негодовал он. — Где дежурные? А если кому-то станет плохо?

— Здесь всем плохо. Всем и всегда.

На одном из верхних этажей мы наткнулись на какого-то служителя. Сонный, отчаянно зевающий, он брел по коридору, держась за стену. Скорее всего вышел по нужде. Щебатин тут же сгреб его за грудки.

— Мне нужно найти одного человека, — сказал он. — Это женщина, ее привезли вчера вечером.

— Где я буду искать, их тут тысячи! — попробовал возмутиться санитар, но Щербатин его встряхнул, а затем любезно подсказал:

— В инфоканале.

— У меня доступа нет!

— Сейчас будет, — пообещал Щербатин и ткнул ему в лицо ружье, которое до этого прятал под накидкой.

— Ой! — пискнул санитар.

— Быстро веди к терминалу! — рявкнул Щербатин.

Мы поднялись на этаж и вошли в небольшую тускло освещенную комнату, очевидно, какое-то рабочее помещение. У одной стены стояли в ряд четыре терминала, у другой — две сдвинутые кровати. На них спали, скорчившись в три погибели, сразу несколько человек.

— Шико, просыпайся, — испуганно забормотал наш санитар. — Вставай, к тебе пришли.

Поднялся какой-то всклокоченный субъект, протер глаза и изумленно уставился на нас. Щербатин уже спрятал оружие, но его физиономия была пострашней, чем наконечник плазмового ружья.

— А ну, подъем! — скомандовал он, сдергивая Шико с кровати. Тот ошалело хлопал глазами и даже не пытался возражать. По одежде было видно, что мы важные господа, и перечить нам пока не решались.

— Ищи. — Щербатин пихнул Шико к терминалу. — Молодая женщина, зовут Лисса.

Привезли вечером. Где она, на каком этаже?

Опасливо озираясь, оператор положил пальцы на клавиши. Наш провожатый попытался улизнуть, но Щербатин вовремя схватил его за шиворот и отбросил к стене.

— Как зовут? Лисса? — Шико повел пальцем по экрану. — Нет такой. Не значится.

— Как это “не значится”? — рассвирепел Щербатин. — Вечером значилась, я сам смотрел. Ищи лучше.

— Значилась, — согласился оператор. — А теперь нет. Зачем она вам, у нее даже нет холо.

— Не твое дело. Ищи дальше.

— Чего искать, она выписана из системы. Щербатин на некоторое время умолк, сверля Шико глазами.

— Это что же означает? Как это “выписана”?

— Наверно, умерла во время процедуры. — Шико зевнул. — Если вам так надо, спуститесь в подвал, там хранятся трупы. Найдете — можете забирать.

— Какие трупы? — У Щербатина до хруста сжались кулаки. — Кто умерла?

— Сами смотрите. Была, теперь выписана…

Началось что-то страшное. Разлетелся вдребезги терминал, полетели кувырком кровати вместе со спящими санитарами, затрещали стулья. Я напрасно убеждал Щербатина, что эти люди ни при чем. Он твердил, что здесь все “при чем”.

Я хватал его за руки, оттаскивал, но не мог с ним справиться. Рано я решил, что мы сбросили злость. Злости хватило бы еще на десяток таких погромов.

Не помню, сколько человек изначально было в комнате, но теперь осталось только двое. Один лежал без сознания, а второго придавило кроватью, и он трепыхался, как в капкане. Я смотрел на разбитое окно и думал, не выкинул ли Щербатин кого-нибудь сгоряча. Наконец я обхватил его и выволок в коридор.