Андрей Кокоулин - Начнём с воробышков?

Поймав своего приятеля за плечо, она стала спускаться вниз.

— Руслан Игоревич… — сосед, недоуменно посмотрев им вслед, перевёл взгляд на Перфилова. — Я не совсем понимаю…

— Небольшой конфликт, Валентин Львович, — Перфилов мелко улыбнулся. — Люди выпили, придумали себе…

— Я пойду, — сказал Вовка и пролез в щель.

Перфилов запоздало открыл дверь шире. Мальчик отдал ему недоеденное пирожное.

— Доешь по дороге, — Перфилов попытался всучить кольцо обратно. Часть шлёпнулась на пол, брызнув кремом.

— Вовка! — рявкнули снизу.

— Иду!

Мальчик постоял на верхней ступеньке, подвернув руки назад, словно военнопленный, прошептал что-то под нос и пропал из поля зрения.

— Много зла в людях, — сказал сосед Валентин Львович. — Чем дольше живу, тем больше зла. Откуда оно берётся?

— Из жизни, — сказал Перфилов.

— М-да. Жизнь…

Сосед посмотрел на утюг в руке и закрыл дверь.

Перфилов сходил на кухню, взял сухую тряпку и совок, загнал на совок остатки пирожного с пола, подтёр крем тряпкой. Почему-то едва не стошнило.

Уроды, подумалось ему.

Не став допивать кофе, он лёг на неразложенный диван, скрючился, умещаясь между боковыми валиками, скрестил руки на груди, сунув ладони в подмышки.

Я — извращенец!

Смех вылетел изо рта Перфилова вместе с мелкими капельками слюны. Можно ли объяснить, что делается у тебя на душе? Кому это можно объяснить? Кто тебя поймёт? Тебе тридцать девять. Тебе, сука, тридцать девять, и ты — никто. Для бывшей жены — никто. Для учеников своих — никто. Для всех восьми миллиардов, живущих в этот момент на планете, ты — никто. Некому даже выговориться.

Потому и Вовка. Потому что хоть какая-то иллюзия тепла. Кто-то рядом. Кто-то живой рядом. Почти сын. А они мне…

От жалости к себе и обиды на весь мир Перфилов заскулил, глаза его набрякли влагой, и она, жгучая, терпкая, потекла по лицу к вискам.

Суки, думалось, суки вы все. Я… кто вы такие, чтобы думать обо мне, будто я сволочь? Сами-то, сами на себя оборотитесь!

— У-у-у, — завыл он, захлёбываясь в слюне. — Уроды-ы!

В темнеющем окне небо громоздилось на крышу дома-соседа, цвет его от натуги густел, в высоте, обрезанные фрамугой, проскальзывали кровавые нотки.

— Сдох-хну тут…

Перфилов всхлипнул и вдруг резко поднял голову.

Звонок? Было тихо. Только под самим Перфиловым поскрипывал, проминаясь, диван. Застыв в неудобной позе, он несколько секунд ждал повторного нажатия кнопки. Заныла шея. Подлец с той стороны двери, видимо, решил помучить ожиданием.

Перфилов, не выдержав, поднялся, наскоро отёр лицо.

— Кто там? — произнёс он в полумрак прихожей.

Может, Вовка вернулся?

Эта мысль заставила Перфилова шагнуть к двери. Повторный звонок был как выстрел в сердце. Дз-зы-ыы!

— Зачем же так звонить!

Перфилов распахнул дверь.

Раздражение его, впрочем, быстро смялось, потому что перед ним обнаружилась давешняя знакомая, оттоптавшая в подъезде ногу.

— Здравствуйте.

— И чего вам? — грубовато поинтересовался Перфилов.

— Я здесь никого не знаю, — сказала девушка. — Поэтому решила обратиться к вам.

На ней были джинсы и вязаная кофточка, сквозь которую проглядывал бюстгальтер.

— А меня знаете? — спросил Перфилов, с трудом отводя взгляд.

— Ну, да, вас Руслан зовут, — девушка улыбнулась. — Мы с вами столкнулись, если помните.

Перфилов кивнул.

— Понятно. А вас э-э… — он мучительно попытался вспомнить её имя. — Извините, я не расслышал тогда.

— Лена. Могли бы и запомнить.

— Знаете, что! — взорвался Перфилов. — В душу мне не лезьте! Все, блин, психологи и знатоки! Я почему-то всем должен, а как мне что-то…

Девушка нахмурилась.

— Извините.

Она повернулась, чтобы уйти.

— Э-э… Лена! — запоздало крикнул Перфилов, когда соседка уже спустилась на пролёт. — Вы зачем приходили-то?

— Уже не важно, — сказала девушка.

— Вы меня сейчас идиотом выставляете! — свесившись через перила, сказал Перфилов.

— А вы разве не он?

— Ну что мы, не можем как нормальные люди? Я признаю, что несколько взвинчен, возможно, был не прав.

Девушка подняла на него свои большие глаза.

— Мне нужен был сахар.

Перфилов прыснул.

— Серьёзно?

— А что в этом смешного?

— Сахар сегодня популярен. Поднимайтесь, — оживился Перфилов.

Он чуть не сбежал вниз, чтобы вернуть девушку, но вовремя опомнился — ей-богу, опять бы не так поняли. Сорокалетний ловелас. Любитель молоденьких. Кризис среднего возраста — бес в ребро. Тьфу! Ещё и с красными от слёз глазами.

Перфилов поспешно потёр лицо.

— Проходите.

Он отступил вглубь квартиры, давая девушке понять, что не собирается ни закрывать дверь, ни сторожить её в прихожей.

— У вас миленько, — услышал Перфилов, проверяя баклажку с песком на кухне.

— А вот Вовка, мальчик, сказал, что у меня грязно, — сказал он.

— Ну-у, — тактично протянула Лена, — возможно.

— У вас есть куда пересыпать?

— Вот, — Лена, заглянув на кухню, показала ему пластиковую банку.

— Давайте.

Пока Перфилов пересыпал песок, Лена стояла в проёме, заставляя его нервничать.

— Да, здесь не чувствуется женской руки, — сказала она наконец.

— Как есть. Руки — мужские.

Перфилов наклонил баклажку резче, чем следовало, и сахар сыпнул мимо банки, крупицы побежали по столу.

— Чёрт! Не говорите под руку!

— Вы всё-таки злой.

— Я? — удивился Перфилов. — Да по сравнению со всеми остальными… Держите, — он подал девушке наполненную банку. — В общем, я не такой, каким кажусь.

— С людьми, наверное, работаете?

— В школе.

Лена покивала, словно именно такой ответ от Перфилова и ожидала.

— Ну, до свидания.

Перфилов проводил её до порога.

— Иногда, чтобы узнать человека, необходимо лишь желание, — сказал он. — Только почему-то никто этим желанием не горит. И все судят его, как им ближе. И видят, как им удобнее.

— Это вы так себя оправдываете? — спросила Лена.

— До свидания, — сказал Перфилов, захлопывая дверь.

Хотя ему ужасно хотелось добавить: "Ты хоть что-нибудь поняла, дура?! Ты — со своей банкой и с моим сахаром?!"

В комнате он не лёг сразу, не смог, закружил, как заведённый, вырабатывая, гася раздражение, и неожиданно зацепился глазом за чёрные комочки на паркетинах у окна. Три комочка со слюдяными крылышками. Три мухи.

Все три — мёртвые.

Конец недели совсем издёргал Перфилова.

Завуч, худая, за пятьдесят женщина, прозванная Скрепкой, зачем-то решила присутствовать на его уроках в шестых и седьмых классах, и ему пришлось из кожи вон лезть, изображая увлечённость предметом и пытаясь эту увлечённость передать ученикам. Позднее средневековье, Ренессанс, Борис Годунов и Смута. Сухое лицо с поджатыми губами над задней партой.