Людмила Бояджиева - Возвращение Мастера и Маргариты

– Вроде как в зеркало? – ощерился поп, став похожим на затравленного хорька.

– Вроде… – процедил человек в плаще и отвернулся. Надел шляпу, вздохнул: – Выходи, ждут.

Даже по спине было видно, что стиснул он сильные челюсти и большую бурю в себе удерживает.

Вышел и саданул ногой большого, неприятно скалящегося пса. Захрюкав, сраженный очередной неудачей Гнус, спрятался в волхонковской подворотне. Нашептали ему сегодня товарищи скверные новости. Будто бы явился в Москву шеф тайной разведки смежного ведомства, прикидываясь шутником и беззаботным гаером. То иностранного шпиона изображает, то представления в Варьете устраивает. А с ним свита – мерзейшая из мерзейших. И ведь всем ясно, что не на прогулку явился сюда мессир Воланд, а что бы за работой Армейского десанта Гнусов проследить и перед высшим начальством скомпрометировать. Предупредили Мелкого беса вышестоящие коллеги, что грядет время чисток и серьезных разборок с нерадивыми сотрудниками. А значит, настала пора решительного сражения с Жостовым – терять нечего, либо пан, либо пропал. Скорчился Гнус в подворотне, зыркая красными глазами на спешивших мимо прохожих, да повизгивая от ненависти к котам, за которыми нельзя было даже погнаться и разорвать в клочья.

Симпатичный городок Андреаполь! Если не смотреть на двухэтажную стекляшку универмага и кое–какие вывески, можно предположить, что два столетия прошли стороной. Правда, вросли в землю, скособочились, погнили домики с резными ставнями, на латаных крышах появились антенны и протянулись от столба к столбу провода. Но рябины, кривые улочки с лужами во всю ширь и непременной черно–пегой свиньей в самом болотище, с шумными, голенастыми гусями – все те же.

Середина ноября. Уже падал и таял мокрый снег, неделю заливали холодные тоскливо–беспрерывные дожди и вдруг – солнце! Поверилось в чудо вот начнется сразу весна, миновав долгую, смертельно–скучную, понапрасну заедающую и без того короткую человеческую жизнь зиму. Хмельное веселье согрело душу. Ну до чего же славный, приветливый городишко! Чудесный базар! Какие милые хозяюшки топчутся за банками квашеных огурцов, горками репы и свеклы, разложенными на черных дощатых прилавках! Хохотушки, стряпухи, калядухи–затейницы. Что за роскошь – черные кудри, смуглые лица, полные золота улыбки и руки, протягивающие ящички, где на черной ткани выложены увесистые "золотые" перстни, сережки, кулоны. Местный бизнес артели, производящей ювелирные изделия в стиле "цыганский барон" процветает в очевидном отсутствии спроса. Человек десять живописных горьковских типов часами сидят у ворот рынка, встречая каждого приезжего гвалтом и толкучкой с выставленными перед собой витринками.

Бог знает, каким нюхом определяют они заезжего гостя даже в таком неинтересном субъекте, как бродяга зековского вида. Прямо за городскими огородами тянутся заборы с колючей проволокой. Оттуда наезжают и начальство с семьями, и обслуга, а бывает – "выпускники". На бородаче, явившемся к рынку, куртка старая, замызганная, кирзачи в грязище – явно не из автомобиля вышел, но и на "выпускника" не похож – борода и волосы не для лагерной вши рощены.

– Остынь, парень! – отстранил бородатый бросившегося наперерез с витриной мужских перстней смугляка. – По понедельникам я золото не закупаю. Понедельник сегодня, приятель, и число тринадцатое. А у меня серьезное приобретение! – Он достал из кармана бумагу с паспортом, аккуратно сложил все в пакет и перепрятал за пазуху.

Который месяц наведывался сюда Максим Горчаков по поводу оформления собственности на строение в деревне Козлищи и уходил не солоно хлебавши. И, наконец – удача! В кармане документ, на дворе солнце, а на заборе трепещет исполненное компьютерным способом объявление: "Продам срочно "Фолксваген", 7 дней из Германии, цвет – мокрый асфальт. И корову молочную черно–белой масти. Четвертым отелом. Плюс сено".

"И то и другое надо! Пожалуй, без сена", – с азартом новоявленного собственника подумал Максим, направляясь к базарному изобилию.

– Дяденька, купите собаку. Кавказская сторожевая. Паспорт есть, прививки, какие надо, – в живот Максима уперся рюкзачок цвета хаки. Его держал пацан лет девяти, а в нутре рюкзака копошилось нечто теплое, мягкое, атласно–черное.

– Сторожить у меня пока нечего, вот дело какое, – он шагнул в сторону, опасаясь заглядывать на щенков.

– Ну посмотрите хотя бы… – канючил парень, вытягивая из рюкзачка сонное, пузатое, вислоухое существо. Глаза у существа были черные, глянцевые, беспредельно доверчивые. – Кавказские сторожевые. У меня одна девочка и два мальчика. Отец медалист. Семьдесят сантиметров в холке.

Бормоча что–то извиняющееся и отворачиваясь, Максим торопливо зашагал прочь с неприятным ощущением, словно сделал гадость. Автобус здесь ходил по расписанию, оставалось больше часа на прогулку и размышления.

В хозяйственном магазине неистребимо пахло дустом и до одури едким стиральным порошком, стоящим у окна в импортных ярких ящиках. На полках с терпимостью аборигенов, позирующих в обнимку с колонизаторами для плаката "Дружба народов", теснились банки тракторного мазута, чугунки, все в сургучных плевках и обрывках бумаги, толщенные колодезные цепи, фарфоровый сервиз производства Люксембург под названием "Файф оклок у королевы", квадратные консервные банки с интригующей этикеткой "Масло оливковое. Девственное". На жестянке в характеристике масла действительно стояло слово "вёрджин", что означало в данном случае, первый отжим, а в иных девственность. Наличие в городке переводчика, не ограничившегося доступным по картинке понятием "олив ойл", а пристроившего к нему такое обескураживающее прилагательное, все же радовало.

Задумавшись о позитивных преображениях, Максим дошагал до автобусной остановки. На лавке, пристроив сумки, уже сидели ожидающие транспорта тетки – в китайских пуховиках, ангорских бирюзового окраса капюшонах и в тяжелых резиновых сапожищах. В стороне, усиленно работая челюстями, употреблял какую–то рекламную жвачку паренек с рюкзачком цвета хаки.

– Продал? – поинтересовался Максим.

– Угу. Хорошо пошли. По двадцать пять тысяч, – мальчишка перебросил рюкзак за спину. Оттуда раздалось тоскливое поскуливание. – Это последний, бракованный. Топить буду. – Он с вызовом, прищурив желтый глаз, глянул на высокого дяденьку.

– Как топить? – оторопел Максим, и вид у него, конечно, был соответствующий. Пацан давно просек, с кем имеет дело.

– Обыкновенно. Ему соседский Шалый ногу прикусил, он хромучий. И вообще – не в породу. – Зябко поежившись, парень втянул голову в плечи и с полным равнодушием отвернулся. Откуда–то налетел пронизывающий ветер, небо заволокло тучами. Тут же припустил мелкий, хлесткий дождь.