Людмила Бояджиева - Возвращение Мастера и Маргариты

Максим положил руку на худенькое под курткой детское плечо:

– Продай мне.

– Говорю – хромой он. Бракованный, – парень изобразил раздумья. – За двадцатку мог бы уступить. Не иначе.

Максим безропотно отдал деньги, получил нечто теплое, полукилограммовое, сразу задрожавшее.

– Под куртку суньте. Ему месяц еще. Лапа зовут, – объяснил очень довольный сделкой пацан.

Бабы налетели, как вороны с ветки, загалдели, приметив идущий на круг автобус. Началась привычная, необязательная вовсе, а так, для тонуса, осада с втаскиванием мешков, криками, руганью.

– Не жмитесь, бабоньки, местов всем хватит, – рассудительно ворчал мужик на деревянной ноге.

– Тебе хромому чиво, тебе сиденье и так полагается, – отругивалась тетка, заклинившая дверь необъятным тюфяком и вызвавшая всеобщее недовольство.

– Нога здесь не при деле, – обиделся инвалид. – Я отродясь нервный. Щекотку не переношу. А дамочки на всякой колдобине завели манеру за постороннее тело хвататься.

– Ох, уж нельзя за мужичка подержаться! – игриво встряла молодуха в ярком пуховике, стрельнув бойкими глазами в Максима. Тот деликатно подсаживал обремененных сумками бабок и втиснулся последним, бережно, как беременная, придерживая руками вздувшуюся на животе куртку.

В автобусе к нему пробрался паренек, долго сопел, а потом выложил:

– Я б его не утопил. На свалке бы оставил, там целая стая живет… он подумал. – Вообще–то Лапа, может, и гибрид. Ну, не совсем сторожевая.

– Что ж за порода? – уточнил Максим просто так, для разговора. Он не сомневался с самого начала, что приобрел то, что хотел – настоящего высокосортного дворнягу.

– Леська у нас вроде овчарка, только одно ухо висит. Если это от Лохматого, то, может, кавказец будет. Лапы–то, гляньте, толщенные.

Уже у дверей, собираясь спрыгнуть со ступеньки, он добавил: Прививку ему не успели сделать. Из–за укуса.

Час трясся замызганный до крыши автобус по грунтовке, переваливаясь из лужи в лужу, пугая гусей, подолгу останавливаясь у продовольственных деревенских точек, и, наконец, достиг центральной площади деревни Торопа. У остановки мок под дождем оголенный скверик. Вокруг него выстроились в карэ строениями общественного назначения: сельсовет, милиция, столовая. Имелась Доска почета с обрывками фотопортретов и выцветшими, по лени застрявшими здесь лозунгами. Пестрый щит с рекламой "пепси" выглядел попугаем, залетевшим в курятник.

Максим выгрузился, ощущая яркую радость от живого тепла на груди, и думая о том, как здорово все получилось. У него теперь имелся дом и собственный верный пес.

Путь до дома не близкий – вначале вниз к длинному, изгибистому озеру. Потом вдоль него по бегущей через холмы тропинке. У подножия второго холма у Максима имелся пересадочный пункт – место отдыха с видом на озеро и оставшуюся чуть ниже деревню. Обычно здесь, сидя на окатистом сеом валуне, думалось возвышенно и ясно. Но не на этот раз. Зашмякали по грязи шаги, с дороги свернул цыган с козой на привязи. Затертый до потери первоначального образа ватник, пудовые кирзачи, шляпа на седых патлах. Коза упиралась, а человек напевно ругал ее, склабя блестевшие сталью зубы. Тупой ужас застыл в белых козьих глазах с горизонтальными штрихами узких зрачков.

"Убивать ведет! – обмер Максим. И тут же строго осадил себя: – Ты не можешь спасать всех. Никто не может. Так устроено. Так надо". Прижав к груди спавшего под курткой щенка, он крепко зажмурился.

– Страусиная политика, – говорила бабушка избегавшему столкновений с суровой реальностью внуку. Но в тайне гордилась им.

Максим Горчаков представлял в социалистической реальности столь же уникальное явление, как редкоземельные элементы в земной коре. Вежливый до неправдоподобия, с белым воротничком и аккуратным косым пробором, он подносил старушкам сумки, со всеми здоровался, а придя из школы сразу же отправлялся мыть руки. В его дневнике были запечатлены высокие оценки и хвалебные замечания. Свободное от занятий время Максим проводил за книгами, которые не рвал, ни пачкал и своевременно сдавал в библиотеку. Правда, интересовала его не приличествующая мальчику приключенческая литература, а взрослые научные журналы, альманахи по физике и биологии, брошюры из серии "Знание". Кроме того, исключительно прилежный и вдумчивый Максим Горчаков не умел врать и даже не хотел учиться этому.

Воспитывала Максима бабушка, дама не теперешней породы и внук явно пошел в нее. Даже внешне мальчик напоминал фотографии из старых времен, каких–нибудь кадетов, гимназистов, птенцов разоренных дворянских гнезд. Черты узкого лица – упрямый лоб, тонкий нос с точным очерком ноздрей, изящно обрисованные губы – были вылеплены аккуратно, тщательно, словно над ними трудился очень ответственный к своей миссии мастер. Светло–русые прямые волосы лежали не так, как у других мальчишек, не торчали, не щетинились вихрами, а падали густой шелковистой волной, при взгляде на которую думалось о парусах бригантин, сочинении стихов при свече, каких–то гимназических балах и дуэльных подвигах.

Варвара Николаевна видела в лице внука чудесно возродившиеся черты своего мужа и тайно была убеждена, что растит необыкновенного мальчика.

Предполагалось, что из вдумчивого жалостливого отличника вырастет фанатичный зоолог, проводящий сутки у клеток с подопытными крысами или беременными черепахами, а на крайний случай – гуманитарий с природозащитным уклоном. Так оно, вероятно, и получилось бы, если б в седьмом классе не появился за партой Максима новый сосед – Лион Ласкер. По физическому статусу новичок мог сойти и за десятилетнего, но на контрольных по физике и математике, а это была очень серьезная школа, щелкал задачки за половину класса. Может поэтому вечно насморочного, узкоплечего Лиона, проходящего в школьных кругах под кличкой Ласик, зауважали самые продвинутые в спорте и внешкольных потасовках качки. Похож он был на изображение мальчика Пушкина, в старом журнале "Огонек", где потомок арапа Петра Великого вышел в рыжей цветовой гамме. Та же победная задиристость горела в его выпуклых глазах, и на челе угадывалась печать грядущих свершений.

Соседи по парте, оказавшиеся соседями по двору, подружились сразу и навсегда, в захлеб, с полным осознанием невозможности разлуки. Длинный, сутулящийся от застенчивости Максим и подвижный как обезьянка, коротышка Ласик составляли забавную пару. В десятом классе Лион принес Максу повесть под названием "Роковые яйца" и на следующий день поинтересовался:

– Теперь тебе ясно, что надо делать?

– Истреблять гадов, – отвечал Максим понявший историю о расплодившихся под влиянием фантастического красного луча хищных рептилиях как антисоветскую аллегорию.