Людмила Бояджиева - Возвращение Мастера и Маргариты

Значительно большего добились честные, упорные труженики на узкой стезе, предопределенной призванием. Они изобретали электричество, уничтожали чуму и холеру, выращивали сады, строили резные терема, радующие всякого глядящего на рукотворную красоту. И много, много разного, помогающего людям преодолеть тяготы страданий, хворей, смерти создали такие мастера. Пользуясь их дарами, каждый озарялся светом, словно проходил под аркой семицветной радуги. Проходил – и становился сильнее, лучше. А потом, в конце, мог подумать, что прожил не зря, потому что был в его жизни свет кусок пирога с вишней, съеденный летним вечером на прохладной веранде со своими стариками и детьми, органная месса в гулком соборе, руки человека, положившего на пылающий лоб прохладное полотенце, улыбка ребенка, поцелуй любимого. Все, абсолютно все, созданное человеком с добрым сердцем и радостью, могло озарить чью–то жизнь.

О любви Мара мечтала с пеленок. Уже в детском саду высмотрела объект лобастого тихого мальчугана с длинными льняными кудряшками. Утром спешила в группу, думая, а приведут ли Лешу.

На елке Алешу одели пажом из старого кинофильма "Золушка" – в бархатный камзол с пышными рукавами и берет, украшенный белым пушистым пером. Странная была идея выбрать мальчику эпохи покорения космоса такой костюм. Только не у одной, наверно, Мары навсегда остался в памяти застенчивый паж в компании зайчиков и космонавтов.

Когда Леша заболел, Мара тихонько плакала и жила без всякого удовольствия. Даже мультики по телевизору не смотрела и про торт "наполеон" в холодильнике забыла.

Однокурсника Мары по мединституту звали Денисом. Тихий отличник с пушистыми ресницами зачастил в Ленинскую библиотеку. Там на него наткнулась Мара, наткнулась и обомлела. За высоким полукруглым окном драгоценно серебрились опушенные февральским инеем липы. У подоконника, между стопками книг склонилась голова с упавшей на лоб каштановой прядью. Опрятно и строго белел воротничок сорочки, выпущенный на свитер, сосредоточенно хмурились брови над строгими глазами, устремленными к страницам толстого альбома. Причем, совсем не анатомического – книги, окружавшие Дениса, относились исключительно к области географии и путешествий. Как оказалось позже, медицину ему навязали родители. Денис же рвался в дальние странствия, его словно овевал морской бриз и мерещились за спиной упругие паруса бригантины. Алые паруса капитана Грея.

С минуту Мара стояла, затаив дыхание, не решаясь обнаружить себя. То, что она влюбилась по настоящему, стало очевидно с пугающей бесповоротностью тут же, на месте. Но ясно было и другое – не пара несуразная блеклая дылда чудесному гриновскому герою. Не могли у него вызывать восторг серое платье–джерси, перешитое из маминого костюма, удручающее обилие мослов, торчавших в разные стороны – лопатки, колени, локти – сплошные углы. Да еще волосы – прямые и рассыпчатые, как солома.

Денис поднял глаза, увидел однокурсницу и явное нескрываемое восхищение озарило его благородные черты.

Зима подходила к концу. Они бродили по Арбатским переулкам, обсуждая все на свете. У Мары зябли в разваливавшихся сапогах ноги, леденели тонкие, чуть ли не прозрачные пальцы. Отогревались влюбленные в подъездах у раскаленных батарей. Там, среди облупившихся вместе с масляной краской и штукатуркой надписей, в настороженном, кошками пахнущем полумраке, впервые поцеловались. Денис согревал дыханием пальцы Мары, все чаще касался их губами, и вдруг крепко прижал ее к себе. Началась новая эпоха – пробег от подъезда к подъезду, от поцелуя к поцелую.

Весна нагрянула во всем великолепии, в Александровском саду подняли алые головы роскошные тюльпаны, непомерно рано вскипела ухоженная сортовая сирень. В Ленинку они теперь и не заходили. Встречались на ступеньках и, обомлев от неожиданности долгожданной встречи – ведь прошла целая ночь! спешили скрыться в переулках.

Отец Мары – автомобилист по специальности, полулатыш, полунемец по происхождению, приобрел в результате длительной глобальной экономии "Жигули". Поездка в Прибалтику была назначена на июнь. Восьмилетнюю Аню отправили на все лето в пионерлагерь, Мару предполагали взять с собой. Как недогадливы взрослые! Разве она могла оторваться от Дениса, могла упустить возможность завладеть опустевшей наконец квартирой?

Повздыхав, оставив дочери деньги на пропитание и пообещав звонить с каждой попутной телефонной станции, родители отчалили. В двухкомнатном царстве, принадлежавшем теперь только им, влюбленные распахнули все окна, глядели на двор, на крыши гаражей, скверик детсада – и без конца целовались. За крышу! За ворону на карнизе! За коврик с оленем, сохнущий на соседнем балконе! За жизнь, за лето, за одарившую их своим чудом вечную, верную, невероятную любовь!

В первый же вечер едва не согрешили, но Мара вывернулась из объятий, непонятно почему и спешно выпроводила Дениса. Сидела одна у мелькавшего телевизора и осмысливала свой странный поступок. В чем, собственно, дело? Воспитание что ли строгое, страх за себя, за него? Дура, вот дура то…

А на следующий день, в ознаменование начала настоящих каникул, Денис предложил собрать компанию. Друзья у него оказались солидные – Оса учился в Плехановке, Барон заканчивал МГУ, еще двое, явившиеся с очень нарядными и очень веселыми девочками, прибыли на своей "тачке".

Мара никогда не предполагала, что Денис может быть столь общительным, клевым. И разговоры о находящихся в загранке с родителями знакомых, о привозных шмотках, перекупленных записях, тусовках, скандалах– выпендрежные разговоры, давались ему с блеском. Только что ж плохого в том, если Оса запросто контачит с Гребенщиковым и Макаревичем, что вращается исключительно в кругу "золотых детишек", а Барон уже исколесил с предками пол-Европы? В ближайшей перспективе все они станут теми, кто определяет международную политику, культурный и экономический прогресс.

Пили много. Танцевали в полутьме, погасив все, кроме торшера. Пары разбрелись. Оса – крупный спортивный плейбоистый тип, не на шутку взялся за Мару. Он и за столом старался коснуться ногой ее бедра, задержать ее руку в своей, передавая огурчик, нашептывал фривольные остроты на ушко, касаясь губами шеи.

– Вы сногсшибательны, мисс. М–м–м… упоение… – он прижал Мару в танце с непозволительной откровенностью, любуясь смятением девушки.

– Пусти, – изо всех сил попыталась вырваться Мара, ища глазами Дениса. Тот, видимо, вышел кого–то провожать.

– Да не ломайся ты, цаца!.. – парень чуть ослабил натиск, но рук не разжал. И задышал в лицо перегаром, ища губы.

Мара вдруг осознала, что в комнате они остались вдвоем. Гости, видимо, разошлись по–английски, даже на кухне было тихо.