Людмила Бояджиева - Возвращение Мастера и Маргариты

– Не смейся, я так поступала, когда была девчонкой, когда думала, что мы все – люди, животные, растения, вещи – родня. И путала сны с жизнью. Она отвернулась и проговорила виновато и тихо: – Пробуждение было страшным.

– Ты и сейчас девчонка, ты и сейчас – не проснулась. Мы – в заколдованном сне. Весь мир – наш. Ведь мы были вместе всегда… Я увидел твое лицо по телевизору – там показывали фестиваль в Локарно. Увидел – как давно знакомое, родное. Обомлел и решил: сочиню самый лучший сценарий и непременно разыщу ее. Все случилось не совсем так, но ведь случилось же! Сагу свою я теперь непременно допишу, а потом добрые люди снимут по ней фильм.

– Удивительно… – недоверчиво приглядывалась Маргарита, будто боясь, что Максим раствориться в воздухе. – Ты, кажется, единственный, кто запомнил меня на экране. Может, ради этого и подсел тогда ко мне в Александровском саду помреж? Он искал печальную женщину. Самой печальной тогда была я.

– Ты была самой прекрасной в Москве. Да и в любом другом городе мира! Я заметил бы тебя сразу в любой толпе. Ведь тогда в Андреаполе что–то кольнуло слева, где сердце. Тоненько так, вроде сигнала, но жутко пронзительно! С чего бы, спрашивается? Девушка, одетая слишком легко для майского вечера, бредет наугад, как помешанная. Вся в грязи и всклокоченная, словно дралась. Но пульс зачастил до ста двадцати, клянусь! А ведь я видел только спину.

– И я – спину! С батоном. И тоже решила – ненормальный. Мой.

– А в автобусе у тебя было такое лицо… Заплаканное, потерянное, восхитительное!

– О, нет, в автобусе я уже была счастлива! Уже переполнена чем–то драгоценным. И ощущение – как на американских горках – полет в другое измерение. Наверно, так теперь действует провидение.

– Меня он водило, как блесну опытный рыболов. Зачем я два часа кружил по городку с эти батоном, как булгаковская Маргарита с букетиком желтых цветов? Для того, что бы приманить тебя. А если бы не приманил, если бы не встретил, то, наверно, умер бы от тоски. Так одуряюще сладко пахла сирень тем вечером…

– Значит, чудеса бывают? И все радужные обещания счастья – не обман!.. Не смейся, пожалуйста, и не сердись. Я лишь теперь поняла, что Бог существует! И то, что мы сидим вдвоем на самом краю света – есть первое, самое главное доказательство этого! Все, оказывается, так просто! Бог – это любовь. Неважно как его зовут. Но только несомненно одно – он не жесток. Он не может карать, мучить, мстить. Он милостив и добр. Ему больно от наших страданий. Все, что может, он дарит нам. И вот здесь, здесь живет его тепло. – Маргарита прижала ладони к груди.

– Верно, милая! Иначе ведь быть не может! Иначе все теряет смысл! Макс распахнул руки, словно обнимая Божий мир. – Все это – его дар.

Взявшись за руки они стояли на вершине холма, обдуваемые ветром. Щека Маргариты прильнула к груди Максима, ее длинные волосы с вплетенным цветком малинового шиповника струились мягким шелком.

– Я знаю, что ОН говорит нам. "Живите в радости. А радостью вашей пусть будет любовь, милосердие и красота". Я знаю, что несказанно прекрасна сейчас, потому что я – это ты.

– Человек есть то, что он любит. Выходит, я – часть тебя, Маргарита. Это потрясающе, но какова ответственность! Решено – я сбриваю бороду. Максим, наконец, расхохотался, не в силах больше выдерживать серьезный тон.

– Только не это! – Маргарита сжала ладонями его впалые щеки, покрытые темно–русой щетинкой. – Не дам в обиду нашу любимую бороду.

– А ну, догоняйте! – крикнул он, припустившись к озеру. Следом, заливаясь лаем, кубарем катился Лапа и раскинув руки, словно собираясь взлететь, невесомо плыла Маргарита.

В селе теперь часто видели москвичей. Но не прогуливающихся, а озабоченных покупками. На берегу озера, где стоял их дом, частенько визжала электропила, стучали молотки. Сельчане зачастили к озеру, любопытствуя насчет строительства. Темный дом стал желтым, как одуванчик, а резьба ставен превратилась в белые кружева. Молодая, стоя на лестнице, ловко орудовала кистью, а хозяин занимался крышей. С грузовика выгружали морковную, андерсеновскую черепицу и блестящие желобы водостоков. Помолодевший дом стал похож на красноверхий боровичок и в любую погоду казался освещенным солнцем. Цветов в садике появилось множество – бурно цвел малиновый и белый шиповник, высоко поднимали головы пурпурные маки, наивно и весело глядели васильки, беззаботные ромашки. А ботва у тыкв выросла просто гигантская, перекинулась на яблони и огород стал похож на тропический лес.

Вечерами окна игрушечного дома светились мандариновым теплым уютом, у крыльца поднимались высокие белые цветы, пахнущие в сумерках сладко и чудно. Если бы любопытный прохожий привстал на притолоку и заглянул в комнату, то прослезился бы, бедолага, от тихой зависти. О таких вечерах мечтает отродясь всякий, часто не осознавая того, стремясь к иным обманным радостям. А как увидит такое окно – и наступит понимание. Стукнет себя человек по лбу и воскликнет: – Так и буду теперь жить!

В горнице чисто и уютно. Хоть и не видать богатства, а лучше, вроде, и желать нечего. Над низким топчаном, покрытым клетчатым пледом, висит рогожный коврик с пышными белыми облаками и серпом месяца, хитро выглядывающим из–за них. Вокруг россыпь звездочек и что–то летящее вроде большой серебристой птицы или длинноволосой феи. У Маргариты, сшившей коврик из лоскутов, получилась именно та картинка, что виделась ей перед сном в детстве.

В углу у печи стол, весь заваленный интересными книгами. Книги и на полках, прибитых к стенам. Торжественно и таинственно золотятся тиснения на толстых корешках, а другие худы, потрепаны или ярки. И похожи книги на старых друзей, собравшихся здесь, чтобы рассказать свои удивительные истории. Рядом круглый столик на одной центральной ноге, покрытый вишневой бархатной скатертью. Старый, видать, столик и очень пожилая, с давнишними воспоминаниями скатерть. На скатерти пузатая ваза прозрачного стекла с полевыми цветами, роняющими лепестки, а над ней возвышается лампа. Чудо–лампа с большим абажуром, затянутым мандариновым шелком. Среди книг, склонив голову над бумагами, что–то быстро пишет молодой мужчина. Часто он поднимает лицо от работы и, откину со лба длинную прядь, смотрит на сидящую под лампой женщину. Долго смотрит и тогда она отрывается от шитья и с улыбкой встречает его взгляд. И уже не ходики с кукушкой, а два сердца выстукивают волшебную мелодию и поют в горнице зачарованные скрипки.

В руках женщины – юной, простоволосой, блестит игла. На коленях кипень белого шелка, волнами покрывающего пол.

– Похоже, тебе угодил наш председатель, – замечает писатель.