Сергей Дмитрюк - Агнец в львиной шкуре

Я пристроился в общий ряд, выключил магнитный активатор — магнитор плавно осел на грунт, подняв облачко пыли. У обочины, по обеим сторонам дороги, прямо в степи стояло множество шатров, сложенных из листов пластика, кусков картона и грубой материи. Я взглянул на юг, в сторону океана, и увидел, что этот стихийный лагерь тянется до самого побережья.

— Люди едут в столицу в поисках лучшей жизни, — донесся до меня чей-то хрипловатый голос.

Обернувшись, я увидел раскрасневшееся лицо пожилого мужчины, сидевшего в стареньком, потрепанном временем и ветрами, магниторе, остановившемся тут же. Маленькие желтоватые глазки мужчины смотрели на меня с любопытством. Он стер со лба обильно выступивший пот и снова заговорил:

— Да, да, почти со всей планеты едут! Даже в южной столице живется не так хорошо… Относительно хорошо, конечно… Если вообще можно говорить о чем-то хорошем в наше время.

Он не без зависти осмотрел мой магнитор. Сказал:

— Вы посмотрите, на чем приехали сюда эти люди! Такая машина, как у вас, теперь большая редкость. А кто в этом виноват, я вас спрашиваю?

Я посмотрел на него, и кинул взгляд на начало бесконечной вереницы машин, повозок и людей. Заметив этот взгляд, мой неожиданный попутчик досадливо проворчал:

— Это на долго… Если нет специального разрешения, можно простоять несколько дней. А тех, кто приехал из южных провинций, вообще не пускают в столицу. Видите вон там? — Он указал в сторону побережья, где расположился палаточный лагерь. — Эти люди приехали сюда несколько месяцев назад и уже успели обжиться в этой степи… Как они могут так жить?

Он сокрушенно покачал головой. С любопытством посмотрел на меня.

— Извините, а вы в столицу по делу, или тоже с Южного материка?

— Нет. Из Шэнь-Цян, по делу, — неохотно бросил я. Жара не располагала к задушевному разговору.

— Понятно, — мужчина кивнул и, видимо, поняв, что я не склонен к дальнейшей беседе, вылез из своего магнитора.

Взглянув еще раз на начало унылой очереди, я включил магнитный активатор. Магнитор плавно двинулся с места. Минуту спустя я был уже у контрольно-пропускного пункта.

Заметив мой смелый маневр, один из солдат, видимо старший, поспешно выступил вперед, делая энергичный жест рукой требуя, чтобы я остановился. Двое других неохотно поднялись вслед за ним. Я нажал на тормоза. Старший, помедлив, заглянул в салон и лениво потребовал документы. Я протянул ему свою карточку. Он долго, без выражения, изучал кусочек фиолетовой пластмассы с золотыми иероглифами. Суровое, скорее от усталости и жары, нежели по характеру, лицо его болезненно подергивалось; крупные капли пота медленно катились по лбу и щекам, стекая за воротник выгоревшей, распахнутой на груди рубахи. Наконец, он вернул мне удостоверение, на мгновение остановил на мне недоверчивый взгляд и неохотно распорядился открыть дорогу.

Вереница людей, приехавших в столицу в поисках счастья, скопище кургузых повозок и оглушительно рычащих машин медленно удалялись на экране заднего обзора. Наконец, они совсем исчезли из виду. Лишь в левом нижнем углу экрана еще мелькали пестрые шатры беженцев с Южного материка, но и они вскоре перестали быть видны в затмившем их радужном блеске океана.

Медленные тяжелые волны его, густо-аметистового цвета, катились с востока, омывая белые парапеты набережных, некогда величественной, столицы. Грандиозные шесть белоснежных пирамид — бывшие правительственные здания на проспекте Свободы — видимые даже отсюда, медленно и неуклонно надвигались на меня, заслоняя горизонт. Где-то там, в центре столицы, когда-то кипела совсем иная жизнь: многочисленные бары, отели, рестораны, представительства различных фирм и учреждений — символы процветания и могущества прежних режимов — заполняли целые кварталы города. Теперь все это лежало в руинах, оставшихся после революционных боев. Огромный «муравейник» вдруг разворошили, разбросали и уничтожили все, что усердные «муравьи» кропотливо собирали и складывали столетиями в остов великого здания всепланетного «Сообщества равных». Лишь только эти огромные дома-пирамиды, сложенные из белого песчаника, остались памятью о прошлом, на которую с неотвратимой безысходностью надвигалось мрачное настоящее. Устоят ли они перед ним, как устояли под натиском времени египетские пирамиды, оставленные нам в наследство нашими далекими предками, жившими на Земле десятки тысяч лет до нас? Никто здесь не знал этого…

Я медленно ехал по безлюдным улочкам восточной окраины столицы, боясь случайно задавить худых одичавших собак, целыми стаями шнырявших по темным подворотням в поисках хоть какой-то пищи и человеческой ласки. Вывески, наглухо заколоченных, частных магазинов были завешаны синими полотнищами, на которых белой краской была начертана замысловатая вязь лозунгов типа: «Революция — светоч счастья для всех народов!», или «Трудности и лишения сегодня — тернистый путь в светлое завтра». Еще были и такие: «Сердце и воля народа — великий вождь Чой Чо Рен!», или же «Мы верим Чой Чо Рену, как самим себе, потому что он наш великий вождь!».

Приземистые квадратные домики с плоскими крышами и стенами без окон выглядели нежилыми и холодными, несмотря на палящее солнце и нарастающий, словно рокот прибоя, гул голосов, доносившихся из соседнего квартала. Едва я выехал на небольшую площадь, с двух сторон окруженную дугообразной серой стеной массивного здания, как сразу же понял, откуда взялся этот странный гул.

В центре площади, вокруг наспех сколоченной трибуны, сбилось сотни две людей, с нервным нетерпением слушавших хрипловатый, срывающийся на высоких нотах, голос оратора — молодого парня в армейской куртке, надетой поверх зеленой рабочей блузы, и с трехдневной щетиной на щеках. Воодушевленный общим вниманием, он принимался с еще большим ожесточением сотрясать кулаком воздух, бросая на головы людей отрывистые фразы. Ветер трепал его длинные волосы, и яростный блеск в его глазах казался демоническим.

Здесь же, на площади, у продовольственного ларька народного фронта, под лозунгом: «Помни! Враги революции повсюду!», выстроилась длинная очередь людей, покорно ожидавших положенного им дневного пайка. Судя по всему, люди эти стояли здесь давно, еще до начала митинга. Когда небритый агитатор изрек свой очередной лозунг, встреченный одобрительным шумом в толпе слушателей, из дверей ларька высунулся широкоскулый человек в желтой униформе и что-то крикнул в очередь. Затем он так же быстро исчез, а люди в очереди заволновались; задние стали напирать на передних, началась толчея и давка. Часть митингующих тоже присоединилась к очереди за продовольствием и толкотня около ларька только усилилась. Казалось, обеспокоенные люди вот-вот начнут штурмовать его. Поднявшийся гвалт заглушал даже оратора на трибуне.