Теа Бекман - Крестоносец в джинсах

Долф крепко сцепил руки и устремил взгляд в синее безоблачное небо. Хорошая погода сегодня.

«Скорее, скорее, — мысленно просил он, — только бы они не столкнули меня с дороги».

— Рудолф!

Голос, который он хорошо знал, перекрыл песнопения.

Петер! Наверняка все его друзья здесь, среди толпы. Он не будет смотреть на них.

— Рудолф!

Голос Леонардо за спиной.

— Отойди! — прошипел Долф. Неужели и Марике тоже здесь? Только не это!

Шествие подходило все ближе, до него оставалось метров пять, не более. Можно было предполагать, что они пойдут этой улицей, раз на нее выходит дворец епископа. Внезапно прямо перед собой он увидел самого епископа, который творил крестное, знамение. Теперь Долф был единственным человеком на площади, который не встал на колени. Сердце его, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

— Прочь с дороги! — прозвучал грубый окрик на городском диалекте Бриндизи.

Стражник с алебардой, расталкивая толпу, пробился вперед и уже протянул руку к Долфу.

— Дай дорогу!..

— Не трогайте меня, я не могу! — кричал Долф.

В глазах у него потемнело. Чьи-то руки схватили его и потянули в сторону. Он с воплями отбивался, сопротивлялся что было силы.

— Пустите меня! Отойдите все!

Но грубые руки не отпускали его, тащили куда-то.

Тяжелое, клокочущее дыхание у него над ухом заглушало звон колоколов.

— Нет! — кричал он. — Я не сойду с этого креста!

— Долф!..

Кто назвал его этим именем? Он Рудолф Вега ван Амстелвеен. Он зажмурился и, не глядя, колошматил, пытаясь сбросить цепкие руки.

— Черт бы вас всех побрал! Леонардо, на помощь!

Он шарил в поисках ножа, гримаса исказила его лицо.

Внезапно до его сознания дошел резкий голос:

— Опять не тот.

Он знал этот голос, и язык, на котором были произнесены эти слова, показался ему знакомым. Туман в голове понемногу рассеивался. Цепкая хватка рук, державших его, разжалась. Он покачнулся, метнул быстрый взгляд под ноги. Где же крест?

Изображение креста пропало. Он стоял на ровном полу, выкрашенном в зеленый цвет. Его бросило в жар, вокруг раздавались чьи-то голоса.

— Это же Долф! Долф…

Колокольный звон затих. Он медленно поднял взгляд на высокую красивую женщину, чьи серые глаза смотрели на него со страхом и ожиданием. Рядом с ней стояли и другие люди, непривычно одетые, с любопытством разглядывающие его… Нет, это не глаза Марике. Но какие знакомые глаза… Вокруг звучал чужой язык, но — странно! — он все понимал. Голова пошла кругом.

— Дайте ему прийти в себя.

— Господи, какой ужасный вид!

— Это шок…

— Долф, мальчик мой, Долф!..

Он вдруг спохватился, что все еще угрожающе сжимает свой нож. Женщина, всхлипывая, осторожно приблизилась к нему и чуть коснулась его руки. Только теперь происходящее стало медленно доходить до него. Он находился в лаборатории доктора Симиака. Красивая сероглазая женщина — его мама. Вокруг распространялся чад, от перенапряжения плавились провода транслятора материи. Мужчина, мягко удерживавший Долфа на стуле, — собственный отец Долфа. Нож выпал из внезапно ослабевшей руки и вонзился в пол.

Рудолф ван Амстелвеен вернулся в свое время.

Древние говорили: «В одну и ту же реку нельзя войти дважды», подразумевая под этим неумолимый бег времени, которое никому не дано повернуть вспять. А как хотелось бы своими глазами увидеть живые страницы давно минувшего, окажись у нас вдруг та самая машина времени, которой завладел наш современник из Нидерландов пятнадцатилетний Долф Вега.

Что бы вы предпочли? Побродить по улочкам античных городов, полюбоваться великолепием храмов древней Эллады и римских амфитеатров? А может быть, оказаться в числе зрителей блестящего рыцарского турнира? Несомненно одно: картины, проходящие перед нашим мысленным взором, яркие, многокрасочные, живописные, хорошо знакомы по учебникам истории, по историческим фильмам.

Не случайно Долф, начитавшись исторических романов, отправляется прямиком на большой рыцарский турнир во Францию. Мальчику как-то не приходило в голову, что средневековая Европа — это не только поединки благородных рыцарей, королевские пиры да охотничьи выезды, но еще и ужасающая нищета, страшные болезни, дикие суеверия. И постоянная неуверенность в завтрашнем дне, ибо жизнь человеческая зависела от капризов природы, от прихоти владетельного сеньора, просто от случая. Не очень-то уютная картина, верно?

Именно такую неприкрашенную изнанку средневековья открывает для себя Долф. В средневековом обществе высшие сословия отделялись от низших незыблемыми границами: одним надлежало молиться за всех (церковники), другим защищать страну (рыцарство), третьим же — трудиться.

Рыцари занимались нескончаемыми войнами и приготовлениями к ним. Война была единственным способом решения любой тяжбы. Владельцы замков устраивали между собой поединки, враждебные наезды, мстили друг другу за нанесенные обиды. При этом вся тяжесть кровопролитных стычек падала на крестьян, у которых отнимали скот, вытаптывали посевы враждующие соседи-рыцари.

Дни простолюдина текли, похожие один на другой, заполненные тяжким, отупляющим трудом на хозяйском поле. Вся жизнь была пронизана страхом, тоскливым ожиданием новых бедствий: того и гляди, налетят рыцари, разорят, отберут последнее, а то еще напасть — неурожай, тогда верный голод. К тому же непосильная барщина, оброк, жестокие поборы и наказания, всецело зависевшие от прихоти феодалов, многие из которых имели перед замком собственную виселицу для устрашения непокорных.

Жизнь детей в те далекие времена немногим отличалась от жизни взрослых, а взрослеть приходилось рано. Собственно, и понятие такое — «детство» — отсутствовало в том смысле, который мы связываем с ним сегодня.

Детство… Какое оно? Счастливое, беззаботное, радостное — вот слова, которые первыми приходят на ум. В представлениях людей средневековья дети были маленькими взрослыми, которые еще не успели вытянуться и набрать сил, еще не способны выполнять тяжелую работу. Даже одевали детей точь-в-точь как взрослых. С самых ранних лет начиналась школа жизни, в которой учебу заменял повседневный труд наравне со взрослыми.

Лишь надежда на загробную жизнь, где каждому воздастся по заслугам, согревала души людей, ибо с детства человеку было знакомо чувство безнадежности, невозможности иного исхода, кроме предопределенного ему судьбой, и одновременно страстное чаяние избавления. Исступленная вера в чудо, готовность к встрече с ним прорывались необузданными вспышками религиозного экстаза, случаями массового психоза и «видений», особенно частыми среди детей и подростков. По сообщениям немецких летописцев, например, в 1237 году около тысячи детей, охваченных непонятным безумством, прошли путь от Эрфурта до Арнштадта, непрерывно приплясывая и пританцовывая.