Ольга Голосова - Преобразователь

— Это в молодости. А вот, — Анна перевернула несколько страниц, — его последнее фото. 20** год, Бухара. Больше его фотографий у меня нет. Да я и не видела его с тех пор. Я училась в институте стран Азии и Африки, а он безвылазно сидел у себя в лаборатории.

Анна говорила, а я смотрел на своего отца. Да, он был так же красив. Пепельные волосы коротко подстрижены, стальные глаза смотрят в объектив. Еще более жесткий рот, еще резче складки вокруг него. Морщинки в уголках глаз, глубокая складка между бровей. Белая рубашка расстегнута, на бронзовой от загара груди — медальон на золотой цепи. И прямо на фотографии, внизу ручкой надпись: «Это я». Вопрос или утверждение? А может, сожаление? За спиной отца виднелись далекие горы, какие-то глинобитные хижины, крытые тростником. И все.

— Можно взять какую-нибудь фотографию?

— Бери любую. Твое право.

И я задумался.

— Кстати, он просил меня сохранить это. Из-под надорванного корешка альбома Анна вытащила письмо. — Это к твоей матери. Прочти, если хочешь.

Она бросила свернутый в трубочку листок поверх фотографий и вышла.

Я взял письмо.

Как там говаривал Гамлет призраку? «Внимать тебе — мой долг»?

«Зоя, под этим именем я тебя знал и под этим именем тебя лишился. Прости меня. Я не верю, что ты когда-нибудь это прочтешь, но я пишу тебе с упорством насекомого. Прости меня. Когда я это пишу, я чувствую, я знаю, я уверен, что ты меня простила. Ты никогда не могла по-другому. Я бы хотел, чтобы наш сын вырос человеком и никогда не узнал бы правды ни о тебе, ни обо мне, ни о тех, кто стоит за нами. Я люблю тебя. Я почувствовал это только тогда, когда потерял тебя навсегда. Ты знала это и раньше. Я нашел то, что искал, но как бы я хотел быть самым последним кретином, простым сантехником или черт знает кем, лишь бы никогда не делать того, что делал. Зоя, я люблю тебя. До встречи там, где мы будем свободны.

P. S. Сын, если ты когда-нибудь это прочтешь, то знай: я не прошу прощения у тебя. Не дело отцу виниться перед ребенком. Я оставил тебе то, ради чего погубил себя и твою мать. Сын, будь человеком, а не зверем — выбор есть всегда».

Я дочитал письмо, и первым моим желанием было выхватить из кармана зажигалку и спалить его к чертовой матери. Но потом я внимательно перечитал его еще раз, старательно запомнив слово в слово все, что там было написано, тщательно свернул его в трубочку и засунул обратно в альбом. К чему нам сентиментальная бумага в век информационных технологий?

Потом снова нашел фотографию отца в молодости и вынул ее из альбома. Подумал и вытащил цветную, где он был в белой рубашке. Разложил их на столе и сфотографировал телефоном. На дворе XXI век все-таки.

Едва я успел спрятать телефон, как вошла Анна.

— Ну что, ознакомился?

— Угу.

— Уяснил, что все завещано тебе?

— Стыдно читать чужие письма.

— Глупо их не читать.

— И что мы будем делать дальше? Хоть убей, а соображений, куда… Магистр (слово «папа» никак не укладывалось у меня в голове, после того как я увидел его лицо) запрятал завещание, у меня не прибавилось.

— Надо ехать в Бухару. Там была лаборатория отца, значит, начнем оттуда. Правда, там и без нас небось уже все перерыли, но… авось повезет.

— Меня не выпустят. У меня даже паспорта нет.

— Все у тебя будет. Только определись — с кем ты? С нами или с ними?

— А фиг его знает. Как фишка ляжет. Пока с вами. А может, и с ними. Кому больше повезет, а мне по барабану. Кстати, а ты не хочешь мне рассказать поподробнее о вашей досточудной Гильдии?

— Врага надо знать в лицо? Ну что ж. Вот тебе краткая история Гильдии за последнюю тысячу лет.

Не успела Анна раскрыть рот, как у меня в кармане штанов радостно завибрировал телефон. Хорошо, что он делал это бесшумно, и я, сославшись на естественные надобности, ринулся в туалет.

Номер был неизвестен, но я снял трубку и, спустив воду, тихо сказал: «Алло!»

— Сергей, это я, Петр. Вы помните?

Странно было б забыть.

— Мне обязательно нужно с вами встретиться. Завтра. Мне очень нужно. Это касается вас и… вообще.

— Ну, хорошо, давай попробуем. Завтра, в «Библио-Глобусе», на втором этаже, в…

— Я могу только после службы. Давайте в 12.00.

— О-кей.

— Спасибо, — и Петр повесил трубку.

Я вышел из туалета и вернулся к Анне. Она уже убрала альбомы, и я понадеялся, что она не подслушивала меня за дверью.

Кажется, она хотела рассказать мне про Гильдию. Фаза острого интереса сменилась у меня глухой апатией. Анна мгновенно уловила мое настроение. Она зевнула, лениво прикрыв рот рукой, и посмотрела на часы.

— Может, по койкам? А история от нас никуда не денется.

Я кивнул, едва подавив ответный зевок.

— Тогда ложись здесь, на диване. А я пойду к себе.

— Пойду-ка душ приму…

Анна с интересом посмотрела на меня и вышла, вернувшись со стопкой постельного белья и полотенцем.

— Располагайся. Одеяло и подушка в шкафу. А мне что-то лень сегодня мыться, — она тряхнула гривой, как заезжанная лошадь, и ушла спать.

То ли у крысолова были свои виды на нее, то ли мастер ждал приказа, то ли искренне верил в призрачную возможность ее беременности, только Кловин надолго оказалась запертой в Скверной Дыре, в доме Гильдии Крысоловов.

По приказу Рэндальфа принцессе доставили указанные ею книги, в том числе и Святое Писание — прекрасный экземпляр Вульгаты [24] Вульгата — перевод Библии на латынь, выполненный блж. Иеронимом Стридонским в IV в., который до сих пор используется в Римско-католической Церкви. — Примеч. ред. , переписанный угловатым готическим шрифтом. Последнее в списке, оно сильно повеселило крысолова.

— Уж не собираешься ли ты стать каноником, или записаться в слушатели Университета? — потешался он над Кловин. — А может, как особе королевских кровей тебе предоставят место приора в Клюни или ты будешь проводить религиозные диспуты в Кельне? Церковная крыса, ха-ха! — Рэндальф заливался хохотом, но глаза его не смеялись.

Он отвязывал от пояса расшитый золотом и драгоценными камнями кошель, достойный придворного щеголя, и отсчитывал золотые монеты кланяющемуся приказчику, приволокшему на себе кожаный мешок с книгами, каждая из которых стоила как добрый скакун или полные рыцарские доспехи.

Он оплатил цирюльника, приведшего в порядок ее волосы и ногти, и портных, скроивших ей платье из бархата по последней моде, и ювелиров, которые все как один были ломбардцы и, сверкая глазами, с улыбками отстегивали от поясов ящики, наполненные золотыми цепочками, перстнями и ожерельями.

Он оплатил все, и она стала похожа на прежнюю Кловин — королеву крысиного племени, которая родилась в доме, а не в норе и которая видела свет в отличие от своих сородичей. Этот дар и принес ей титул — единственной из двенадцати братьев и сестер, в живых из которых остались только она и ее сестра Бьянка.