Мервин Пик - Мальчик во мгле и другие рассказы (сборник)

Черт бы побрал этого человека. Откуда ему было знать, что одним глазом я смотрю в книгу.

– Превосходно, – сказал я довольно бурчливо, однако втайне – с немалым облегченьем.

– А размер ноги, сэр?

– Какой еще ноги? Воцарилась значительная тишина.

– Штамба, – ответил голос, – он же ствол.

– Вы хотите сказать – какого размера дерево мне нужно?

– Именно, – сказал он.

– Самое большое, какое у вас только есть, – сказал я. – Сколько это будет рук?

– Самая длинная нога для пересадки у нас составляет около одиннадцати футов, сэр. У меня для вас как раз имеется крайне декоративная пальма.

– Составляет, значит? – произнес я. – А вы можете отправить ее сразу?

– Разумеется, сэр.

Первая публикация: «Lilliput», январь 1950 г., т. 26, № 1, вып. 151

В комнате находилось два человека, один чуть пухлее, нежели сам бы предпочитал, другой – немного не слишком осанистый. Но оба дотошно ухожены. Руки у обоих были весьма подобны – мягкие и довольно-такие женственные.

– А что с прекрасным предметным созданьем в том алькове? – произнес менее осанистый из двоих.

– Моя бедная ваза? – осведомился его собеседник.

– Да, да, ваза. Но она явно далеко не так бедна. Бывают ли бедняки настолько элегантны? Мне сообщали, у них есть своя особенная красота – кто-то мне как-то раз такое сказал – не помню, кто, – не спрашивайте меня, – но все равно, даже не касаясь бедности (как оно обычно и происходит, господи помоги нам), – если вы меня понимаете – они едва ль вазы – да и не редкие они – дорогой мой дружище – можно сказать, никогда не бывают они редки.

– И мою вы таковой считаете?

– О, ну да, а как же.

– Странно…

– Почему это?..

– Я тоже так думал. Мне она обошлась в кругленькую сумму. В этом я был уверен. Мне казалось, что она вполне пристойна. На стук костяшкой отзывалась красивым звоном. Хорошее ощущение. Можно даже сказать, пахла она правильно – хотя что может пахнуть меньше керамики, я и придумать не могу, – но в последнее время, через много лет после этой первой прекрасной и небрежной поимки, я начал в этом сомневаться. Я в нее уже не верю, как раньше. Она отчего-то кажется неправильной.

– Вы имеете в виду, что считаете ее подделкой? Но это вряд ли!

– Наверное.

– Как! Это прекрасное предметное созданье?

– Наверное.

– Но посмотрите же, какой цвет – взгляните на патину – осмотрите поверхность, приглядитесь к линии, к ее изобильному охвату и плавному теченью – ох батюшки, да она никак не может быть подделкой – просто не может быть, и все – ведь так?

– Наверное.

– Наблюдается ли что-то немного, самую малость, слишком наивного в линии ее шеи? Нечто немного чересчур нарочито крестьянноватое в очерке плеч – в тех роскошных лазурных плечах? Как будто бы они капельку более пышны, нежели позволительно руке мастера?

– Наверное.

– А патина на алых журавлях – каковы ваши ощущенья? На легчайший оттенок слишком уж очевидно схватилась – лишь на тень оттенка?

– Наверное.

– Быть может – быть может. Однако же сколь я разволновался – хотя с чего бы? Надо бы тщательней за собою следить – очень и очень надо. До чего примечательно осыпается с нее вся ее слава. Я в точности вижу, о чем вы, – есть в ней все же некая скверность – определенно есть. Вы же понимаете, что я имею в виду под скверностью, правда? Как будто бы ваза испортилась, так протухает яйцо – или же мелодия, от которой устаешь, – однако свежесть свою все же сохраняет – как ни странно.

– Наверное.

– Вы правы. О как же вы правы – мне все это открылось, так очень, очень ясно. Эта штука – подделка. Да, да, теперь я это вижу. Чудовище, ха-ха-ха! Красно-синее чудовище! Как же могли вы, дорогой друг мой, вообще нечто подобное приобрести?

– У меня заняло восемь лет, дружище, а не восемь минут, чтобы прийти к своему подозренью. Восемь лет я разрывался между наслажденьем этой вазой и отвращеньем к ней. Как бы то ни было, есть лишь один способ подтвердить мое сужденье.

– И каков же он?

– Таков, чтобы ее разбить!

– Разбить?

– Разбить на части и убедиться, что на внутренней стороне круглого основанья нет маркировки в виде краба. От всех сомнений она мне стала отвратительна. Будьте так добры – засвидетельствуйте разбиенье этой фальшивой и раздутой красоты.

– Но…

– Время ли для колебаний?

– Нет, нет, дорогой мой… но…

– Никаких но – будьте так любезны подать мне вон ту кочергу. Благодарю вас…

– Вы вполне?..

– Будьте добры, помолчите.

– Но какое самообладанье – какая уверенность в собственной убежденности и каков стиль, дорогой мой друг. Вы изумляете и поражаете меня. Это великолепно. Вот вам кочерга. Я приветствую интуицию вашу. Разбейте самозванку. Сокрушите эту безвкусную дрянь!

Когда кочерга опустилась, и древняя ваза раскололась на четыре листка-обломка, ценители опустились на колени и обнаружили на неглазурованной глине оттиск в виде краба – на внутренней стороне круглого основания вазы.

Она была подлинной!

Она была подлинной!

Она все-таки была прекрасна!

Первая публикация: «Science Fantasy», 1963 г., т. 21, № 61

Разбудила ли меня полная луна, не знаю. Вполне могла. Или же меланхолия, обуявшая дух мой и окрасившая все мои сны, стала слишком сильна, и я более не мог выдерживать ее, – и прорвалась сквозь сон мой, а я вдруг остался наяву и весь дрожа.

Не стану рассказывать вам здесь о несчастливых обстоятельствах, которые от меня отпугнули мою дорогую жену. Я не способен поведать о той кошмарной разлуке. Довольно будет сказать, что, несмотря на злосчастную любовь нашу – а быть может, как раз из-за нее, – нас разбросало в стороны, хотя, как услышите вы в дальнейшем, отчаянное это деянье не привело в итоге ни к чему, кроме кошмара.

Ложась спать, я широко раздвинул шторы, ибо ночь была пасмурна, теперь же, раскрыв глаза, обнаружил, что спальня моя залита светом луны.

Лежал я на боку, а лицом ко мне стоял гардероб – высокий шкап, – и взгляд мой поблуждал по его панелям, пока не остановился на одной его металлической ручке.

Мне было тягостно, однако покамест – никакого ощутимого повода к тревоге; и я бы снова закрыл глаза, если б сердце мое внезапно не прекратило биться. Ибо металлическая ручка на дверце шкафа, в которую уперся мой взгляд, начала очень медленно, очень уверенно поворачиваться – без единого звука.