Вадим Юрятин - Последняя девочка

Дальше было много чего ещё, совсем уж бредового, вроде контроля над уровнем холестерина в искусственной сперме, которую выбрасывали лингамы, и максимальным размером грудей у кибл. Не хочу ни вспоминать, ни описывать весь этот бред, который «серые пиджаки» изобретали в тиши своих кабинетов для оправдания своего существования.

Последний год до «взрывов» прошёл в бесконечных и бессмысленных судебных тяжбах. Я, равно как и ещё несколько крупных торговых сетей и производителей, работающих в нашей индустрии, пытался оспорить упомянутую Директиву в Верховном суде Континентального Союза. Ещё я оспаривал ограничения, введённые уже нашим местным российским законодательством на основании Директивы. Параллельно я отбивался от налоговой службы, РосКомСекса и КонСоюзСекса, которые пытались приостановить деятельность моих магазинов, а также договаривался с индийскими, нигерийскими и южно-африканскими партнёрами о переносе деятельности в их юрисдикцию. Расходов на юристов стало в десять раз больше. Вместо того чтобы работать, мне надо было куда-то прятать товар, договариваться о его нелегальном перемещении за границу, открывать новые организации, банкротить старые… Я жутко устал от всего этого, но не сдавался.

До сих пор не знаю точно, что с ними случилось, с теми, кто ушёл с Плотником. Вообще, плохо помню, что же тогда случилось. То есть, конечно, помню всё в общих чертах: как мы говорили, точнее, орали друг на друга, как они собирались, как уходили, как мы смотрели им вслед. Помню, что они увели всех оставшихся детей. Я подумал тогда, что всё закончилось, что я умер во второй раз (первый раз я умер вместе со всеми в тот незабвенный день, когда раздались «взрывы», но я тогда ещё и заново родился). Мне было смертельно больно слышать эти обвинения в свой адрес. Дескать, я не туда их вёл, не то говорил, не то обещал, что нечего тут сидеть, что надо с кем-то там объединиться, кого-то искать, что все мы люди и должны помогать друг другу. Тяжело было воспринимать эти слова от того, с кем я так долго жил и работал вместе. От того, кто приложил столько сил и стараний, чтобы превратить этот протекающий от дождей автопаркинг в надёжный Бункер, в наше убежище, где мы смогли переждать бурю, чтобы потом, когда всё уляжется, выйти наружу и начать строить новый мир.

Плотник говорил, что климат за окном начал меняться, что скоро потеплеет и надо менять стратегию, что нельзя сидеть тут и проедать трупы наших бывших товарищей, что меня не для того выбирали президентом, чтобы я заставлял их сидеть тут взаперти почти без воздуха и света. Ещё он много обидного говорил про мою сестру.

Я, помнится, отвечал ему, точнее, пытался перекричать его и всю эту, внезапно пришедшую в движение толпу, поясняя им, что все они идиоты, и нужно ещё немного пересидеть здесь; что люди сейчас друг другу не братья, а волки; что надо переждать, пока там, снаружи, не перемрёт максимальное количество наших потенциальных врагов; что у нас здесь сложилась отличная обстановка; что нам для нашего коллектива достаточно еды и в этом наше преимущество. Я орал, Плотник орал, все вокруг орали, Мясник обещал, что перережет всем глотки, Электрик схватился за карабин. Всё это было ужасно! В итоге мы, правда, договорились, что все, кто хочет уйти, может уйти. Мы договорились честно поделить еду, оружие и всё остальное.

Я был уверен, что мне удалось убедить большинство остаться, что большинство выберет меня и стабильность, но нет. Большинство выбрало Плотника и неизвестность. Поняв, что проиграл, я не стал им мешать, меня охватило равнодушие. Трудно заставить человека быть счастливым, нельзя прожить жизнь вместо него. Это их путь и их ошибки.

Они выкопали из ледника часть еды, забрали почти всё оружие, оставив нам лишь два карабина и два пистолета, и отправились в путь. Перед уходом Плотник обсудил с уверовавшими в него людьми, куда им двигаться. Решили первым делом идти к ближайшему крупному торговому центру, расположенному буквально в трёх километрах от нас на высоком берегу речки, которая когда-то отделяла наш «Трудовой» район от района «Центрального».

Я хотел было предостеречь людей Плотника о том, что никто их там не ждёт, что встретят там их явно неласково, что у них должен быть какой-то план на случай, если с этим торговым центром и его обитателями произойдет конфликт, но не стал. Мне было уже решительно наплевать на них. Единственное, что тревожило меня в этом «Исходе», это то, что они уводят вместе с собой всех девочек до единой.

После их ухода в Бункере стало просторно и гулко. Знаете, что такое заставлять себя жить? Это такое состояние, при котором ты уже, по большей части, не здесь. Всё чаще меня стали мучить видения каких-то межпланетных полётов. Раньше, ещё в той жизни до «взрывов» такое тоже случалось, но тогда мне казалось, что я могу контролировать, даже намеренно вызывать подобные видения ради удовольствия. Теперь же никакого удовольствия не было и в помине. Ни контролировать, ни остановить «полёты» я не мог, поэтому, то ли часами, то ли днями лежал на грудах нашего бункерского барахла, созерцая проносящиеся мимо меня планеты, космические корабли, спутники, звёзды, а по сути это были лишь цифры – нули и единицы. Потом кто-то вытаскивал меня из межзвёздного цифрового пространства, заставлял умыться и отправлял чинить неисправную проводку. Скорее всего, этим «кем-то» был я сам. Хотя, может быть, это была сестра?

Да, забыл вам сказать, что ещё с нами здесь живет моя старшая сестра. Она, правда, периодически от меня прячется и, вообще, ведёт себя порой очень странно, но я на неё не сержусь. Понимаете, тут все немного со странностями, попробуй-ка пожить пару лет внутри тёмного сырого и холодного железобетонного сооружения вместе с одичавшими «хомо сапиенсами».

Ситуация после «Исхода» была крайне тяжёлая. Некоторые из оставшихся моих собратьев совсем опустились и приготовились, похоже, умирать. В общем-то, чего ещё ожидать от людей, чей президент лежит часами в «отключке» и созерцает нечто, понятное лишь ему одному?

Хотя нас впервые за всё это время перестали мучить «охотники» и просто группы бродяг, мечтающие поживиться за чужой счёт, общее психологическое состояние группы было, мягко говоря, удручающим. Не помню точно, сколько прошло времени, наверное, около недели или двух после «Исхода», когда я после очередного своего «полёта» внезапно снова захотел жить. Я, переживший коммунистов, распад страны, нелюбимую работу, потерю бизнеса, гибель большей части человечества, предательство друга, почти сына. Я, потерявший уже всё, что только можно было потерять, вдруг понял, что всё ещё жив, и что не всё ещё кончено.