Сергей Шведов - Третья сторона

Может быть, на весь этот балаган власти, церковные и светские, не обратили бы внимания — мало ли что случается на свалке отходов человеческих? Но подвели сектанты–ивановцы, хлысты и еще какие–то негритянские проповедники чуть ли не из культа вуду, которые проповедовали через переводчика и приносили кровавые жертвоприношения голубями и курами прямо в часовенке с уставленными по всему полу круглыми свечками.

За много лет криничка за ее вагоном до того углубилась, что в нее можно было погрузиться почти с головой. Зимой она не замерзала, сектанты из культа матери–природы совершали там омовение с сакральными служениями зимой и летом.

Попы прикатили на свалку прямо в облачении, суровые и неподкупные. Никого под благословение не подпустили, провели службу для очищения нечистого места. Приехавшие с ними служки подпалили еретическую часовенку, а рабочие строители воткнули в криничку здоровенный деревянный крест, засыпали ее булыжниками, а подъехавший цементовоз выпустил на камни под крест пару кубов бетонного раствора.

Честно говоря, после этого Мать Анархия вздохнула с облечением. Семинарист–расстрига исчез навсегда, как и толпы суеверов после авторитетного заявления толстого и красивого, как с картинки, попа:

— Это порченная ведьма! Ее устами глаголет сам сатана!

Паломников больше не было. Мать Анархия потихоньку пользовала травками только обитателей свалки, которые вместо хибарок и халабуд вырыли себе уже основательные землянки, в которых можно было и кое–как перезимовать.

Городские власти поставили тут наблюдательную вышку и вагончик для штатных сторожей, которые приезжали посменно из города. Порядка на старой свалке стало больше.

Как–то в погожий летний денек Мать Анархия привычным делом разбирала мусор на свалке, и рядом с ней зашевелилась коробка, и внутри нее кто–то пискнул. Крыс старуха не то чтобы сильно боялась, их на свалке было до чертовой погибели, но как–то не по душе ей были эти жадные хвостатые твари. Она хотела разбить коробку, но затем осторожно приоткрыла и ахнула — там лежала новорожденная девочка. Так у Матери Анархии появилась внучка Олька.

Девочка, просто на удивление, выжила. Бабка хоть на харчах со свалки, но подняла ее безо всяких прививок и поливитаминов из аптеки. Вот это уже было настоящее чудо. Расписывать все мытарства Матери Анархии с внучкой — сюжет для полновесного романа, а не для короткой повести. Главное, Олька выросла здоровенькой и довольно справной девочкой для старожилов общежития на свалке, где редкий ребенок выживал до года.

Когда внучке исполнилось семь лет, мать Анархия потеряла покой. Не то что ее пугали слова Достоевского о детях на Сенной площади, «где каждый семилетний развратен и вор». Вряд ли она Достоевского вообще читала, но категорически не пускала внучку играть с беспризорными сверстниками:

— Тебе учиться в школе надо, эти урки малолетние тебя не–таковскому научат.

— Другим девочкам можно, а мне нельзя?

— Пусть все хоть раком станут, а ты шалавой у меня не будешь!

На все скопленные деньги Мать Анархия приодела себя и внучку в долгополые платья, обе вымылись в городской дезстанции, повязались платочками и отправились пешком в ближайший Святомарфинский монастырь.

— Я долго не заживусь на этом свете, а девчонку поднимать некому.

— Без документов принять не имеем права, — уже в третий раз терпеливо втолковывала бабке игуменья Иулиания в строгих очках, какие обычно носят маститые профессора.

— Нету у нее документов и быть не может. Со свалки она.

— Тогда сдайте ее в милицию. Они помесят ее в детдом.

— Знаю я эти детдома. Сама детдомовка. К себе возьмите.

— Но она же некрещеная.

— Кому ее на свалке крестить–то?

— А если ребенок — криминальный?

— Криминальный и есть. Дитя порока. За это ее мать расстрелять мало.

— Ох и не знаю! — рассеянно бросила игуменья и заторопилась к воротам монастыря, куда въехала машина.

Из нее вышел архиерей в будничном подряснике и стал распоряжаться рабочими, которые выгружали какую–то мебель с грузовика. Игуменья присела под владычное благословение, потом стала что–то с жаром выговаривать владыке, показывая на старуху с девочкой. Довольно быстро она вернулась.

— Ступай–ступай, мать, отсюда подобру–поздорову — чую, у тебя за плечами нечистый стоит.

— Может, и стоит. Только не во мне вопрос.

— Не место вам в святом монастыре. Иди в милицию, они с вами быстрей общий язык найдут.

— Сама я в монастырь не напрашиваюсь. А у вас тут приют для девочек, вот и примите ее без документов и нательного крестика, а то душу загубите.

— Что ты глаголешь, богохульница?

— Душу загубишь, вот что!

Владыка в сопровождении монашек проходил мимо, на бабку с внучкой даже не глядел, а тут вдруг остановился и окинул беглым, но проницательным взором старуху и девочку.

Щеки у игуменьи раскраснелись.

— Не могу я благословить твою внучку на проживание при монастыре — нечестивый ребенок.

— Благослови, — тихо сказал владыка и осенил Ольку с бабкой наперсным крестом.

Архиерей с какой–то доброй хитрецой улыбнулся бабке с внучкой и слегка выставил вперед правую руку, призывая Мать Анархию подойти под пастырское благословение.

Мать Анархия не шевельнулась, а Олька кинулась к владыке, поцеловала ему руку и положила ее себе на голову.

— И кто тебя этому научил? — прошамкала беззубым ртом Мать Анархия.

В тот последний для Матери Анархии год зима затянулась, и стояли особенно сильные морозы. Обитатели свалки из землянок разбежались по теплым подвалам и техническим этажам городских многоэтажек.

Мать Анархию нашли в ее вагоне только весной. Самое удивительное, ее лицо не почернело, как у замороженных покойников. Ни на одном кладбище не приняли бомжиху, а попы и дьячки отказывались отпевать нераскаянную грешницу.

Мать Анархию похоронили под крестом, водруженным на месте бывшей кринички, но сторожа на свалке распорядились сровнять с землей ее могилку — не положено.

Потом на свалку прибыли, на этот раз — на законном основании, бурильщики, для разведки геологических свойств залегающих пород. Искали водоносные пласты, но, очевидно, не нашли.

Чисто случайно чуть не пробурили могилку Матери Анархии. Спасибо, вовремя прибежал местный бомжонок и показал, где нельзя бурить. Но все равно пробурили почти у самых ног захороненной покойницы. Обошлось не без аварии — оставили бур в земле, не смогли извлечь, чем только ни пробовали вытащить. Стучали кувалдой по обсадной трубе, торчавшей сантиметров на десять из земли, чтобы как–то расшатать ее, да только искры во все стороны летели. От искры в трубе вспыхнул факел огня. Геологи напоролись на микроместорождение самородного эндогенного газа, образовавшегося от распада органических остатков в многочисленных слоях свалки. Трубу не удалось затампонировать, а проще говоря заткнуть. Геологи плюнули и оставили так как есть.