Владимир Бойков - Призраки коммунизма

Проня дожевала последнюю корку, собрала семечки в тряпицу, рыгнула, пошмыгала носом.

— Фто-то ноф не фунфыклирует, — пожаловалась она самой себе.

— Ну что, в путь? — сказал Сява. — Подойдем поближе к городу, переночуем, а утром — на рынок.

Все встали. Проня, проходя мимо Культи, зажала пальцем одну ноздрю, вдохнула поглубже, натужилась… Фонтан соплей, мякоти и семечек окатил критика с головы до ног.

— Совсем сладкий стал, — удовлетворенно хмыкнула девица и, гордо заколыхав задницей, зашагала впереди всех.

— Хочешь, я тебя оближу? — предложил Сява.

Под вечер появились первые признаки обитания человека. Останки ржавых механизмов торчали из земли. Кучи бетона с истлевающими металлоконструкциями возвышались на месте былых построек. Кирпич, произведённый по встречным планам и повышенным обязательствам, к тому же с досрочным их выполнением к какой-нибудь очередной Красной дате, уже почти разложился, и в местах его применения бугрились рыжевато-красные россыпи. Природа поглощала остатки развитого социализма, превращая в тлен его недоброкачественные продукты. Недееспособная система пожрала саму себя, рухнув под натиском производимого брака, разрушение которого приняло в определенный момент характер цепной реакции.

— Идите все сюда, — позвала Вася. — Здесь такая ямка уютная. И земля мягкая. Самое место для ночлега.

— Не буду я в одной ямке с Проней спать, — заявил Культя. Он побегал вокруг и нашёл лаз в развалинах старого дома.

— Иди ко мне, — позвал он попрошайку.

— Боюсь я в грибах спать, — откликнулся Сява. — Что-нибудь оторвётся да и задавит.

— Так тут всё, что могло, уже отвалилось.

— Жёстко там.

— А мы травки подстелем.

— Нет уж, давай вот здесь. — Попрошайка потопал ногами возле заросшей сорняками железной громадины.

— Ну, давай.

— Глядите, что это? — Вася указала на небо.

— Вороны! — удивлённо выговорил Кнут.

— Какие такие вороны? — не поверил Сява. — Они же летать не умеют.

— А похожи, — заметил Культя, — только маленькие чего-то.

Птицы покружились ещё немного, и вся стая улетела в сторону юга.

— Наверное, это капиталистические вороны, — предположил Сява. — Голодные они поди, вот и летают ещё.

— Да, — поддержал попрошайку Культя. — Наши жирные, откормленные, им не то что летать, ходить лень…

Культя вскочил среди ночи.

— Ой, не могу, — стонал он.

— Что с тобой? — встревожился Сява.

— Ой, беда. Терпеть не могу. Сейчас Кал сброшу.

— Вот незадача, — посочувствовал попрошайка с тихим злорадством в голосе.

Культя отбежал в сторонку, спустил штаны и, заскулив от горя и облегчения, опустошил кишечник на большой плоский камень. Потом долго смотрел на кучу, сокрушённо качая головой.

— Ай-я-яй! Как же это я так? Что же я завтра на рынке делать буду?

— Да, влип ты, товарищ, — сказал Сява. — Потащишь теперь в руках свое богатство.

Критик повздыхал, потом улёгся. Но заснуть боялся.

— Ну что ты всё крутишься? — не выдержал Сява через некоторое время.

— Волнуюсь я. Не спёр бы кто.

— Ну, сядь тогда и сторожи.

— Спать хочется.

— Тогда спи. Нет тут никого, кроме нас.

Задремали.

— Что это? — забеспокоился Культя.

— Что ещё?..

— Да гудит что-то, — критик приподнялся. Вскочил, замахал руками. — Мухи чёртовы. Сожрут ведь всё.

Некоторое время Культя сидел перед своей кучей, отгоняя голодных насекомых. Потом вспомнил про таз. Нащупал его в темноте, аккуратно накрыл кучку, застелив дырявое дно рубахой.

— Вот вам и таз, — сказал сам себе Культя.

Утром вокруг не выспавшегося от бдения и забот по охране своих сокровищ Культи собрались все товарищи коммунисты. Стали давать дельные советы:

— В руках пусть несёт, — сказал Сява. — Не такой уж этот Кал и противный.

— Раструсится много, — не одобрил совет Кнут.

— Можно было бы в тазу донести, — догадалась Вася.

— Таз-то дырявый.

— Так на ободке.

— Можно было бы, да раструсится.

— Да уж. Это от тыквочек такой жидковатый бывает. От мясной пищи, Кал добротный, густой, толстый, — высказался Сява с уверенностью знатока.

— Высушить его надо, — посоветовал вырубала. — Сухое легко донести. Хоть в руке, хоть в кармане.

— Ждать долго. По-о-ка он высохнет, — капризничал Культя. — Да и убудет много. Докажи им потом, что это полная порция.

— Ну и сиди тут со своим говном, — сказал Кнут. — Соображай.

— Кумекай, — поддакнул Сява. — Додумывайся. А мы пойдём…

Культя растерянно смотрел вслед уходящим товарищам. Потом быстро стянул рубаху, перекидал всё в неё, свернул узелком.

— Давно бы так, — порадовался Сява.

— Башковитый, — похвалил критика вырубала.

— Хочешь я понесу? — услужливо предложила Проня.

— Ишь чего захотела! — вознегодовал Культя. — Тебе доверься, потом всю жизнь жалеть будешь.

На городском рынке, вопреки ожиданиям, с продуктами оказалось, мягко говоря, не густо. Несколько типов, в огромных брезентовых кепках, торговали камешками и колючей травой. У остальных на прилавках лежала ореховая скорлупа.

— И это можно есть? — удивился критик.

— Зачем есть, дарагой. Ты лучше панюхай, как пахнет!

— Не понимаю. Где тыквочки, где картошки? Я должен покритиковать ваши продукты, чтобы вы боролись за повышение их питательных и вкусовых свойств, а у вас, нате — одна скорлупа.

— Да ты её критикуй, критикуй, дарагой, но только она всё равно хорошо пахнет.

— Да зачем мне ваша скорлупа? Я что зря свой Кал сюда тащил, зря рубаху мазал?

— Зачем кричишь, дарагой? Зачем привередничаешь? Зачем нам твой Кал? У нас своего девать некуда. У меня три бабы в норке живут. Две блондинки и один — брюнетка. Жрут за семерых. Кала от них столько, что уже весь колхоз завалили. У нас на этом Кале опарыши с палец толщиной вырастают. А вот скорлупу девать некуда. Ты её покритикуй, а я с тобой расплачусь. Будешь нюхать, меня вспоминать, родню мою вспоминать, город наш вспоминать… Красносоп-сон-сор-цлвск. Вот, падла, никак не выговорить!

— Что ты мне зубы заговариваешь?! — взвился Культя. — Нет тыквочек, нет картошек — опарышей давай, раз они у вас жирные. Надо, кстати, на них ещё взглянуть, какие они жирные. Оценить, таковы ли они на самом деле.

— Опарышей мы на Партвзносы сдаём. Их в Хремль отвозят, а вот скорлупу…

— Звезды на вас нет! — вскричал Культя. — Где ваш Секретарь Парткома?

Кнут уже закатывал рукав. Сява стоял ошеломлённый и не соображал, что делать. Выпрашивать тут было нечего. Проня охотно демонстрировала сиськи чернявому с огромными ушами колхознику. Тот сиськи потрогал, но в расчет предложил всё ту же скорлупу, только покрупнее. Проня подавила кулаком скорлупки и стала расшатывать прилавок.