Эндре Гейереш - Храни тебя бог, Ланселот!

— Я таков, каков есть. Ты воюешь за них?

— Нет, — сказал Мерлин. — Им нужно самим за меня воевать.

— Тогда бог с тобой.

Запахнул Дракон плащ четырехпалыми своими руками и, заперев дверь тяжелым дубовым засовом, вздрогнул. Он подбросил полено в пылавший камин и, подойдя к высокому с изукрашенной спинкою креслу, в него опустился. Спокойно ожидал он судьбы своей.

В эту минуту такой удар обрушился на дверь, что она треснула сверху донизу. И сразу последовал еще удар. «А ведь только левой рукой бить может, — с уважением кивнул головой Могущественный Властелин, помня о мече, сверкавшем в правой руке Ланселота, — ведь только левой…»

И в этот миг дверь проломилась от удара ногой, она с грохотом упала в зал, и в проеме, тяжело дыша, весь в поту, в крови, собственной и псиной, стоял униженный Драконом Непобедимый Ланселот. При виде зверского этого лица, скорее напоминавшего львиный, нежели человеческий, Дракон подался вперед. «Куда подевался смех его?!»

— Я пришел, чтоб снести тебе голову!

Встал Дракон, спустился со своего неправо захваченного трона и приблизился к Ланселоту.

— Ну что ж. Действуй!

А Ланселот испытал нечто ужасное. С трудом, но совсем близко подошел он к Дракону, однако же занести над ним меч и выполнить то, ради чего родился на свет, оказался не в состоянии.

Волшебная сила — с коей мы (хотя, верно, не все) знакомы с тех пор, как повелись у нас связи с чужеземными странами и стали нам ведомы труды заморских ученых мужей, — вроде бы красиво звучит, но по содержанию выглядит чем-то ребяческим, глупым. Пусть-де женщина либо дитя малое пугаются, если скрипнет столешница, заухает в трубе ветер, — мужчине все это только смешно. Мое время весьма суеверно, вот и путает, сообразовать не умея, волшебство и простые, из природы вещей происходящие явления жизни. Трус вздрогнет, если ветром захлопнет ворота конюшни, храбрец не ведает страха, даже если стоит перед Драконом. Куда как красиво все получается, верно? Но пойду далее — к выводам, сделанным, может быть, по скудости образования моего и неудачному рассуждению, а следовательно, легко опровергаемым. Так попробуем же повернуть иначе! Какой-нибудь трус, что трепещет от завывания ветра, об истинной опасности понятия не имея, со спокойной душой лазает по таким местам, где у храбреца волосы становятся дыбом, шлем подымая, и он весь деревенеет от страха. Трусость или храбрость — я уже говорил это много ранее — определяет не то, боится человек или нет, то, чего он боится и — во имя чего, во имя кого. И еще далее! Человек невежественный — и трусливый — боится просто того, кто никогда не знавал ранее, страшно ему, например, если из грозовой тучи вдруг посыплются рыбы. Хотя явление это есть лишь причудливая и необычная игра пролетевшего над рекою смерча. Но истинный страх познает, настоящий ужас испытывает тот, кто по природе своей не трус, даже прямо скаку — храбрец и кто, уже накопив немало познаний, сталкивается вдруг с чем-то таким, к чему загодя был приготовлен, знает и причины того, но власть — над собою по крайней мере — решительно отрицает и вдруг испытывает на себе эту власть. Вот когда — страх! Его-то и испытал Ланселот в грандиозную минуту победы.

В меру слабых моих способностей, памятуя также о разумной сдержанности, попытался я рассказать, каким человеком был сей рыцарь. Псов Драконовых он уже знал, испытал их и победил, не шарахнулся и от Дракона, ибо заранее был готов к безобразности вида его, к хитросплетеньям и коварному ходу ума, даже превзошел его в уменье вести войну и в воинской доблести. Он приобрел и то над ним преимущество, каким могли похвастать немногие: Дракон Ланселота боялся, однако же и любил немного, тогда как Ланселот без каких бы то ни было сомнительных усложнений существо это ненавидел и жаждал его гибели. И вот когда Ланселот ворвался в последнее убежище Дракона, когда уже разворотил двери последнего пристанища его, полагая, что в равной мере одержал победу над приспешниками Дракона и над его замыслами, — что ж оказалось? У Дракона сыскалось еще одно, правда, последнее, но мощное оружие. Пресловутая его волшебная сила. То, чего Ланселот не видел, не соизмерил, и теперь, когда он внезапно оказался перед этой волшебной силой, рука его и меч, знаменитый, победоносный Меч, остались недвижимы.

— Ну же, подойди, Ланселот!

Дракон его подразнивал, манил к себе четырехпалой рукой.

— Подойди и убей меня!

Ланселот тяжело дышал; тыльной стороной левой руки он утер кровь, стекавшую со лба ему на глаза, и облизал языком запекшиеся открытые губы.

— Что ж это… я…

И тогда Дракон встал во весь рост, и густой его голос прогудел негромко, но спокойно и с ужасающей силой:

— Сейчас ты стоишь в зале Власти! Здесь убить меня попытайся! Там, снаружи, рубить тебе было легко — это ведь все только псы, им и место на свалке. Но меня в этом зале ты не убьешь, Ланселот!

— Убью… Мой это долг!

— Ошибаешься. В зале сем никогда не лилась кровь. Только там, в коридорах. И уж там-то с избытком. Те же, кто приходил сюда… здесь не смертию оделяют, Ланселот. Здесь родятся союзы.

— Я пришел с оружием. Кровь твоих псов струится по моему мечу.

— Пустяки! В сей зал всегда врывались с оружием, и всегда — самые первые, самые лучшие. С их оружия всегда стекала кровь. Но всегда и только — кровь псов!

— Значит, тот… тот, кто приходит сюда… — Не было в жизни Ланселота омерзительней битвы, чем эта, — против свинцового, приятного оцепененья, невозмутимого голоса Дракона и собственной слабости. — …Что может он сделать?

— Договор заключить. Получить свою долю власти, сокровищ.

— А если я заключу… О, да что же это я?! — застонал… если договор заключу… тогда те…

— Что тебе за дело до них? Если будем мы вместе, если ты, который на голову выше, чем эти скоты твои, коих ты не погнушался возглавить, из-за кого по молодости своей, по глупости швырнул к моим ногам рыцарские перчатки и плащ, если ты и я, — это верно, меньше я, чем человек, но и — больше!.. Будь со мною заодно, Ланселот!

У двери убивали меж тем последних и потому самых тупых, самых оголтелых телохранителей-псов: ожесточение, глупость и смерть — ужасное братство. Ланселот тяжело переводил дух.

— Значит, мне…

— Да-да, тебе! Чего ты ждешь? Диктуешь не ты, тебе вон и меч поднять не под силу!

— Дарк ! — закричал Ланселот, и с этим воплем мужчины, воплем отчаяния и мольбы, наступил решающий в битве момент; пал мертвым последний пес, и в дверь, выбитую Ланселотом, хлынули — потрясая грубо сработанными из мягкого железа топорами, хрупкими цепами, зазубренными ножами — победители.