Владимир Колышкин - Златоград

— Слушай, Амур, ты не возражаешь, если я пошлю бутылку пепси вон той девочке в маске кролика?

— Валяй, — добродушно махнул рукой Амур и похлопал себя по животу. — У меня и так уже внутри все булькает.

— Куда ты, Денисюк? — спросила Лира.

— Сейчас приду, — успокоил ее Денисюк.

Он встал, прихватив непочатую бутылку пепси, и отправился к веселой детской компании. Лира и Амур видели, как он что-то говорил ребенку, стоя перед ней на подгибающихся ногах. Девочка посмотрела на Амура и улыбнулась. Потом они произвели обмен: Степан поставил перед девочкой бутылку, а та вручила ему один стальной прутик с законсервированным веселым огнем.

По дороге Денисюк позаимствовал спичек у вездесущей официантки Нины, поджег стерженек, и, разбрасывая искры по залу, направился к своим спутникам, на ходу превращаясь из захмелевшего Денисюка в охваченного вдохновенным экстазом поэта Одинокого. Уже подойдя к столу и стоя в ореоле фонтанирующего огня, он начал декламировать стихи, соответствующие сему торжественному моменту:

Благодарные слушатели устроили поэту небольшую овацию, слегка выходящую за рамки дружеского круга: кое-кто за соседним столиком благосклонно похлопал.

— Клево! — сказал Амур, когда Степан сел на место и огонь руке его погас. — Сам написал?

— А то! — с намеком на легкую обиду ответствовал Одинокий. — Я как-никак поэт.

— Степ, а Степ, а ты хорошо знаешь то, о чем пишешь? — спросила Лира осторожно, как при разминировании снаряда.

— Я-то как раз знаю, о чем пишу! — с жаром воскликнул поэт Одинокий. — В молодости я пять лет в литейном цехе отпахал. На всю жизнь остались во мне неугасающие впечатления: это пиршество красок разливаемого жидкого металла, эти фонтаны огня!.. Так же как и предсмертные вопли Сереги Попцова, которого накрыл выброс расплавленного чугуна. И бившегося в конвульсиях боли красавца Витьки Соловьева, которому тот же выброс на всю жизнь изуродовал лицо. Потом, говорили, что он через несколько лет покончил жизнь самоубийством, кажется, повесился… Вот, о чем писать надо. Но разве это кому-нибудь нужно?

— Да, — раздумчиво сказала Лира, — Мы не любители тоски. Нам подавай пафос…

У Степана снова зарябило в глазах. Он увидел как Пафос, рассыпая искры, взметнулся вверх и превратился в Пифона, Пифон в Грифона. Грифон уселся на люстре.

— Но ты не подумай, что я осуждаю… — сказала Лира. — «Менестрели огня» — очень красивая, сочная метафора. Мне очень понравилась.

Степан погрустнел, подумал немного, потом все же сообщил то, что вовсе не намеревался афишировать.

— Честно сказать, я её стибрил у Рэя Бредбери, из его произведения «451 градус по Фаренгейту».

— А-а-а… — протянула Лира смущенно. — Но остальное-то, надеюсь, твое?

— Мое, мое, сто процентов мое, — заверил поэт.

— Ну и слава Богу, — успокоилась Лира. — Там были и другие, тоже неплохие метафоры.

В это время дождь кончился, выглянувшее солнце ударило по стеклам золотыми лучами. Солнечные зайчики забегали по стенам кафе, отразились в люстрах, засверкали на столовом серебре и зеркальном боку кофейника, стоявшего посреди их стола.

— А мне про клещи понравилось, — сообщил Амур, прищурив от солнца один глаз. — Как они там хватают своими стальными зубами… Хвать только… Хвать! — Он сделал рукой резкое движение и его пустой стакан полетел на пол и разбился вдребезги.

Чтобы его не ругали, он поспешил напомнить собравшимся, что посуда бьется к счастью.

— Дядя Стёпа, а вы знаете, как клещи хватают за пятки? — спросил Амур. — Или за череп?..

— Нет, — честно признался поэт Одинокий.

— А я знаю… — ответил мальчик.

— Опять воображение? — высказала догадку Лира, но почему-то очень серьезным тоном.

— Нет, на этот раз из практики. Так сказать, самый что ни на есть суровый эмпиризм. Вы, дядя Степа, в гинекологическом кабинете не бывали, а там интересно… Берутся, значит, щипцы и — …

— Стоп, стоп, Амур! — поспешно воскликнула Лира. — Сейчас поэт Одинокий прочтет нам еще что-нибудь. Просим, просим…

— Только чтобы с юмором, — заказал Амур.

— Хорошо, — согласился поэт Одинокий. — Вот из моего раннего, антиалкогольного цикла. Это я как-то вышел на балкон и сочинил такие стихи:

— Молоток, дядя Степа! — похвалил поэта Амур. — Смешно. А кто там мычал в канаве?

— А пес его знает, — ответил Одинокий и, спросив разрешения у дамы, налил себе в бокал остатки шампанского.

— Давай еще, — потребовал мальчик. — И про юмор не забывай.

Поэт выцедил из мелкого бокала светлую шипучую жидкость, вытер рот бумажной салфеткой и продекламировал из очень раннего себя:

— Фи, Степан, — сказала Лира. — Такое… при маленьких…

— Пустяки, — махнул рукой Амур. — Пушкин еще не то отчебучивал… И потом, я же сказал, что не маленький уже… Меня, знаете ли, голой задницей не удивишь. Нам, ежам, все нипочем.

— Интересно, — удивился Степан, — какие же произведения Пушкина ты читал?

— Ну, эту, как её?.. Гаврилиаду, вот…

— Гаври…илиаду, — поправила пацана начитанная Лира, и смутилась. — Гавриилиада. С намеком на «Илиаду» Гомера.

— Ага, усек. Ну вот… Только сам я её не читал, а слушал. Один пацан на сходке выступал. А кто этот Пушкин? Он правда такой крутой?

— Круче не бывает, — ответил поэт. — Пушкин, брат ты мой, это Бог поэтов. Сходи в библиотеку, возьми томик его стихов и почитай. Потом поговорим.

Тут к Степану подошла некая экзальтированная особа средних лет, с лихорадочным блеском в глазах, наклонилась к его уху и свистящим шепотом спросила:

— Простите, как ваша фамилия?

— Дени… то есть, Одинокий моя фамилия, — ответил поэт, запинаясь и недоумевая. — Степан Николаевич… поэт-металлист.