Сергей Галихин - Эра Водолея, или Каждый имеет право знать [СИ]

До редакции Зубков добрался через сорок минут. В дверях он столкнулся с каким-то капитаном внутренних войск. Костя обернулся, держась за дверную ручку, и проводил капитана взглядом. Ему показалось, что он где-то его видел, но, так и не вспомнив, вошел в здание. Встреча не состоялась, и, не заходя в свой отдел, Костя спустился в подвал к дяде Юре.

— Уроды! — в сердцах высказался Михалыч, выйдя из дверей чуевской коморки и, хлопнув дверью, пошел прочь по коридору, в противоположную от Зубкова сторону. Костя проводил его взглядом и открыл дверь начальника отдела снабжения.

— Чем это ты его так обидел? — лениво спросил Костя, войдя в кабинет Моисея.

— Это не я, это Мукин.

Дядя Юра бросил на стол городскую газету и, встав с кресла, подошел к холодильнику.

— Пива хочешь? — спросил он, открыв белую дверь.

— Давай, — ответил Костя, присаживаясь в кресло.

Чуев достал две бутылки холодного пива и, открыв их, передал одну гостю. Зубков сделал несколько глотков и взял со стола газету. На первой полосе красовался заголовок «Ложь — основа разложения нации». Под заголовком помещалась статья, сообщавшая горожанам о том, что новая власть намерена прекратить порочную практику использования незаконно приобретенных карточек, а позже вообще отменить деление на сектора.

— А что его так расстроило? — спросил Костя.

— Бордели в красном секторе обслуживают только владельцев красных карточек, — напомнил дядя Юра, — настоящих карточек.

— Вот это проблема, — согласился Костя и сделал глоток пива. — Как же народ будет сексуально обслуживаться?

— Строго по закону.

— Чего они прицепились к этим карточкам? — удивился Костя. — Насколько мне известно, подделывали только красные карточки. Но деньги-то на них переводились с настоящих счетов. По магазинам с ними никто не ходил. Только по борделям. Так что экономического урона никакого.

— Правильно, — подтвердил дядя Юра. — Компьютер легко распознавал «левую» карточку. Стоило тебе пару раз отовариться в магазине вне сектора проживания, и ты получал штраф. А в следующий раз могли и посадить.

— Так в чем же дело?

— Ложь — основа разложения нации.

— Они даже не представляют, чем эта борьба за чистоту помыслов обернется.

— Вот именно, — согласился Чуев. — Государство годами разрабатывало схему невинного обмана, втягивало в него население.

И всем было хорошо, все были в выигрыше. Одни обманывали закон и делали вид, что верят в то, что государство об этом и не подозревает. А государство подыгрывало им и делало вид, что действительно не подозревает об этих махинациях. Вот ведь идиоты, не могли ничего лучше придумать, как посягнуть на половой инстинкт.

Сложив газету пополам, Зубков швырнул ее на стол и, закрыв глаза, чуть сполз вниз по спинке кресла. Вчера он вдруг почувствовал, что устал от этого сна. Если выразить его ощущения точнее, то скорее он чувствовал то же, что чувствует человек, которому не давали заснуть целую неделю.

— Новостей не было? — спросил Костя, не открывая глаз.

— Нет, — невесело ответил дядя Юра. — Ничего нового. Но трупа не нашли. Есть шанс, что она еще жива.

— Шанс… он не получка, не аванс… Кстати, о деньгах. Что думает начальство? Не мешало бы прибавить на инфляцию.

— Ты только не вздумай у него спросить об этом, — посоветовал Чуев. — У хозяина и так нервы на пределе. Счета частично заморожены, запасы кончаются. Типографии закрываются одна за другой, бумагу не достать.

— А я и не думаю, — ответил Костя. — Это я так… бубню с горя.

Костя снова вернулся к мыслям о Наташе. Она была единственным человеком в этом сумасшедшем доме, которому можно было открыть душу, не стыдясь, что это будет выглядеть как слабость. Она была юна, красива и наивна как ребенок, но в этом и заключалась ее великая сила. В душевной чистоте и непорочности.

Дверь распахнулась, и словно ураган в комнату ворвался Лобачевский. Костя приподнял левое веко и, увидев, кто именно вошел, снова прикрыл его. Глаза Лобачевского кричали о сенсации.

— Слышали, что совесть нации удумала?

— Слышали, — промямлил Костя, — газеты читаем.

— Полчаса назад у Дома правительства начала собираться толпа. По радио сказали, что сейчас там больше ста тысяч. Они вооружены арматурой и камнями. У некоторых автоматы. Толпа требует отменить «карточные» репрессии и в противном случае угрожает изнасиловать комитет.

— Мир хочет трахаться и убивать, — громко профилософствовал Чуев и сделал два больших глотка из своей бутылки.

— Сто тысяч крепких мужиков — это серьезно, — сказал Лобачевский, доставая из холодильника бутылку пива.

— Заметьте, сексуально неудовлетворенных мужиков, — пробурчал Костя, не открывая глаз. — Это обстоятельство удваивает их разрушительную силу.

— Господа, я серьезно. Дело пахнет восстанием, — сказал Лобачевский и сделал глоток. — Мало того что в магазинах шаром покати, по улице пройти страшно не только ночью, но уже и днем, так эти умники еще и бордели прижать решили.

— Ходи в своем секторе, — посоветовал Чуев.

— Ну да. С тем лимитом, что разрешается тратить, даже на минет не хватит. Нет, господа. Дело пахнет мордобоем.

— Ты мне сам недавно пытался прочитать лекцию о низости походов «желтого» или «зеленого» гражданина в бордель красного сектора. А сейчас…

— Моисей, — не открывая глаз, поежился в кресле Костя. — Давай взорвем че-нить на хрен. Мало того что жрать нечего, так еще…

— Во-от… — протянул Чуев. — Еще одного Богатырева нам только недоставало.

— Нет, господа, — сказал Лобачевский. — Дело определенно пахнет кровью. Большой кровью.

Лобачевский не ошибся. В семь часов вечера Комитет национального спасения принял самый необдуманный шаг за все время своего короткого правления. К Дому правительства подъехали машины с внутренними войсками. Толпа не стала дожидаться, пока войска выгрузятся из машин, встанут в каре и начнут размахивать демократизаторами направо и налево. Кто-то крикнул: «Бей ментов — спасай Россию», и толпа бросилась на неприятеля. Два опрокинутых грузовика были пустяком по сравнению с той рекой крови, что залила асфальт в следующие два часа. К девятнадцати ноль-ноль бунтовал весь город. Верным комитету войскам был отдан приказ жестко пресечь беспорядки. Но вдруг выяснилось, что неверных не так уж и мало. По городу прокатилась новая волна погромов. Комитет национального спасения в срочном порядке подтягивал к Москве войска и бронетехнику.

Народ двинулся к Кремлю в половине восьмого. Все, кто еще считал себя журналистом, были в эпицентре событий. Проходя по Новому Арбату, толпа била все витрины, которые попадались на ее пути. Не доходя до «Новоарбатского» гастронома ста метров, Костя услышал, как осыпались стекла. Несколько человек отделились от общего потока и нырнули внутрь магазина. Проходя мимо, Зубков повернул голову и увидел, как крушат пустые прилавки и бьют стекла холодильных шкафов. Когда магазин уже был за спиной, Костя услышал душераздирающий женский крик. Он обернулся. Женский крик сливался с плачем ребенка. Скорее это был даже не плач, а смесь визга с ревом. От услышанного он вздрогнул и ужаснулся. Не видя перед собой ни бушующей толпы, ни разгромленных витрин, он шел на жуткие крики, заранее боясь того, что сейчас ему доведется увидеть.