Сергей Голосовский - Идущий к свету

Накануне вечером старший монах закончил в своей келье считывать сканером рукописный текст собственного дневника. Он записывал текст на дискеты. На цветном экране компьютера мелькнули последние страницы, испещренные причудливыми неровными письменами на непонятном языке, и работа завершилась: на полу осталась огромная кипа бумаги, пергамента и всего, на чем только мыслимо писать, а на столе возле компьютера были аккуратно сложены несколько десятков дискет. Они легко разместились в одном отделении большой дорожной сумки, в которой уже лежали какие-то пожитки, пара книг и портативный компьютер «Notebook» фирмы «Toshiba». Монах застегнул все молнии и потушил свет. Так прошел вчерашний день.

А сегодня… Дыхание молодого монаха не выравнивалось и становилось хриплым. На бледном лбу выступил пот. Старший товарищ подхватил его, обняв и не давая упасть.

— Ну что? Скажи!

Лицо молодого исказилось страданием, но он отрицательно замотал головой.

— Обет?

Слабый утвердительный кивок.

— Глупость все это, говори! Я прошу!

В ответ юноша попытался еще раз показать «нет», но уже не успел… тихо замер в руках товарища.

В небольшой больничной келье собралось несколько монахов молчальников. Возле кровати, где лежало тело молодого монаха, переминалась с ноги на ногу старенькая женщина-врач, крайне неловко чувствующая себя в этой обстановке. Пожилой монах, на руках которого скончался молодой человек, жестом пригласил старушку следовать за собой, и они вышли в монастырский двор.

— Спасибо вам большое, Анна Петровна, мы все прекрасно понимаем, вы проделали такой тяжелый путь, в выходной день.

— Да что вы… простите, не знаю, как вас, отец?..

— Нет, нет. Для вас Павел Ильич.

— Да, Павел Ильич. Я понимаю, три часа это такой срок, что все уже может быть ни к чему, но меня нашли только сорок минут назад…

— Да что вы, Анна Петровна…

— Нет, нет, я закончу. Меня только нашли, и я сразу собралась и поехала с вашими… ну, с братьями, что приехали, а остальные доктора на огородах своих, разве ж их застанешь? А я уже старая куда мне в огород дети за меня и внуки, а я, хоть двадцать лет на пенсии опять дежурный врач, такая вот жизнь. И знаете, я сразу, как пришли и показали мне жестом, поняла даже до того, как очки нашла и записку прочитала, поняла, что с Андрюшей это…

Павел Ильич, как мог, делал успокаивающие жесты, не имея возможности даже слово вставить в бурный поток речи старенькой женщины.

— Это так все ужасно! Такой молодой… Но мы, к сожалению, должны думать не только о душе. Вы уж извините меня, Павел Ильич, но нам надо решить, как оформлять данные о смерти.

— ?..

— Понимаете, Павел Ильич, мы с вами знаем, что у Андрюши был СПИД, но для того, чтобы не возбуждать общественность, давайте напишем, что это внезапная остановка сердца вследствие врожденного порока. Ведь, в конце концов, это тоже правда, оно же остановилось, сердце-то. А вскрытия все равно делать никто не будет, да и некому сейчас, на огородах все, клубника пошла… а? Давайте остановку сердца напишем?!

— О чем речь, Анна Петровна! Какое это имеет значение? Вам лучше знать, как написать, чтобы избавить и себя и нас от никому не нужных проблем. Андрюше это безразлично.

— Значит, я так и написала. Справочку в понедельник можно будет взять в регистратуре, справочку о смерти, как вы понимаете. Только действительна она несколько месяцев, не помню уж точно, сколько.

— А что ж, после окончания срока действия справки, Анна Петровна, надлежит воскреснуть из мертвых?

— Да нет, нет, Павел Ильич, грех так шутить, за это время надо взять свидетельство. Свидетельство о смерти, которое уже можно всюду предъявлять… Да! Андрюша, Андрюша… А родным позвонили?

— Нет. Он не оставил ничего — ни адреса, ни телефона ни родителей, ни кого другого. Он и здесь был, чтобы освободить всех от себя… Я знаю, что он из Москвы. Завтра поеду, разыщу мать с отцом… Спасибо вам, Анна Петровна…

— Да, да, я уже иду домой… Так все это ужасно… Для вас это не сильный грех, Павел Ильич, что вы со мной разговариваете?..

— Нет, нет! Не беспокойтесь. Я вообще здесь только гость. Еще раз благодарю, Анна Петровна, позвольте проводить вас.

Они пошли к воротам, где их дожидался монастырский конюх с повозкой, являвшей собой причудливую помесь кареты с телегой. Глухонемой от рождения конюх поглаживал смирную пегую лошадку и что-то ласково мычал, заглядывая ей в глаза. Увидев подходящих к повозке Павла Ильича и Анну Петровну, он проворно залез на козлы и взял в руки поводья. Павел Ильич помог Анне Петровне усесться на обитое дерматином сиденье. Старушка тяжело вздохнула:

— Ох! Доживете до моих лет, Павел Ильич!

На лице монаха едва заметно промелькнуло подобие улыбки. Он махнул рукой вознице и еще раз, на прощание, поклонился Анне Петровне. Павел Ильич развернулся и пошел назад, немного отклонившись в сторону монастырской трапезной, небольшого, но аккуратного и недавно отреставрированного здания, на дверях которого висела табличка:

«Бесплатно. Открыто для всех желающих с 12 до 16 часов. Ежедневно. Просим соблюдать тишину».

Он заглянул внутрь, чтобы проверить, все ли в порядке. В зале было совсем немного народа. Три старушки за одним столиком заканчивали есть второе и с осуждением смотрели на примостившегося в самом углу дедка, который не сводил жадных глаз с дымящейся перед ним тарелки супа и в то же время судорожно и воровато пытался открыть под столом бутылку водки, с которой никак не хотела слезать уже открученная винтовая крышка. И, наконец, еще один соседний с дедком столик был занят семьей из четырех человек: тремя детьми и матерью. Мальчик лет восьми, больной с синдромом Дауна, две девочки, маленькая лет пяти и старшая четырнадцати. Она и привела сюда на обед братика, сестричку и мать, вконец спившуюся женщину без возраста, что сидела с отсутствующим видом в самом углу.

Пока дети жадно ели (старшая девочка все время помогала брату, не способному нормально держать ложку), мать даже не притронулась к своим тарелкам, а взор ее, на первый взгляд рассеянный и пустой, был прикован к деду за соседним столом. Ее пальцы, держащие кусочек хлеба, то нервно стискивали мякиш, когда пробка вот-вот была готова соскочить с горлышка поллитровки, то, дрожа, расслаблялись, когда жестяная крышечка вновь цеплялась за стеклянное утолщение на горлышке и глухо щелкала о заскорузлый и грязный ноготь на большом пальце старика.

Павел Ильич, оставшись незамеченным, вышел и вернулся в келью покойного Андрюши. Тело уже было накрыто простыней и монахи собирались расходиться, чтобы подготовить все необходимое к прощанию и погребению. Павел Ильич жестом пригласил старшего из них, маленького, сухонького, как лунь, седого старичка, проследовать за собой. Тот с готовностью подчинился, и уже через минуту они были в келье у Павла Ильича. Между ними состоялась краткая, из одних жестов, беседа.