Виктор Мартинович - 墨瓦 Мова

Камуфляжник пошел на кухню, взял со стола грушу и с удовольствием в нее вгрызся. Так мы простояли какое-то время – он с наслаждением ел мою грушу, а я терпеливо ждал и не знал, чем занять руки. Как только я увидел его с бригадой на площадке, ко мне пришла мысль, что триады решили извиниться, что из-за них мне разрушили жилье, но я уже видел, что камуфляжный прибыл явно с какой-то другой миссией. Версию, будто он каким-то образом узнал, что книга уцелела при пожаре, я отмел как абсолютно невероятную. О том, что книга сохранилась, знаю только я и то место, в котором она хранится. Тем временем он доел грушу, бросил огрызок в раковину и деловито спросил:

— Чего стал? Одевайся давай! С тобой хотят познакомиться!

Именно так, в безличной форме — ни кто хочет познакомиться, ни чего мне ждать от этой встречи. Я начал ощущать его стиль – такой нагловато-презрительный Old Spice Red Lable. Но не обидно презрительный, а по-дружески презрительный, с оттенком Jack&Jones. С мимолетной улыбкой Lacoste. Как старший брат с младшим. Хороший стиль для полевого командира. Видимо, солдаты триад его обожествляют. Еще бы узнать, каким образом он, тутэйший, возглавил армию «Светлого пути». Я надел рубашку Hilfiger, свитер Zara, кардиган Thommy, и он начал ржать:

— Ты, похоже, в Антарктиду собираешься? — Так на байке холодно же будет ехать. Вы же на байках? — На лайках, блин! – передразнил он меня. – Ты с ума сошел? На улице декабрь, кто на байках в декабре ездит? Мы же не торговцы рыбой и не продавцы льда. Мы — господа уважаемые.

У подъезда действительно ждал настоящий американский Hummer, причем не гражданская модель, а армейская Humvee, с отсеком для тяжелого пулемета. Пулемета и пулеметчика, кстати, не было – неожиданная законопослушность для триад. Камуфляжник сел за руль и кивнул мне на место рядом с собой, впереди. Сзади разместились четыре китайца, остальные направились к сопровождающему джипу, хотя, кажется, вполне могли бы поместиться и здесь вшестером. Мы рванули с места так, будто за нами гнался танк «Абрамс». Водил он так же, как и улыбался. — Куда мы едем, – попробовал осведомиться я. Ну бывает же, что люди отвечают на вопросы. — Меня Сварог зовут, – представился он вместо того, чтобы ответить. – Сварог – это такой бог. Бог пламени небесного.

Такого бога китайской мифологии я не помнил. Хотя, может быть, он появился недавно, и про него пока не писали в глянце, который я читаю, когда задалбывает смотреть ящик. — А я Сергей, – на всякий случай сказал я. — Нужно тебе качаться, Сергей, – сказал он глубокомысленно. И снова прибавил загадочно. – Нацик должен быть здоровым!

Вечерний город промелькнул мимо окон Humvee с такой скоростью, будто мы смотрели в перемотке запись с автомобильного видеорегистратора. По мосту над Немигой мы выскочили на улицу Ленина, под самую пятку чайна-тауна. Слева от нас пронзал небо голыми ветвями деревьев сквер у ратуши, в котором тайцы торгуют талисманами, а китайцы – фальшивыми человеческими органами. Тут мы ненадолго остановились у ворот, закрытых металлической ролетой. По обе стороны от этой арки были монолитные бетонные лестницы, ведущие на первый уровень Шанхая. Тут же размещался и один из немногочисленных заасфальтированных входов в муравейник: по нему, несмотря на мороз, двигалась череда скутеров и байков. Когда в месяц зарабатываешь тридцать юаней, будешь ездить на двух колесах и в минус двадцать. Если, конечно, скутер заведется.

Ворота выглядели так, будто бы за ними был небольшой захламленный гараж, в котором вряд ли поместился бы наш Humvee. Сварог нажал на кнопку на дистанционном пульте, и ролета отъехала вверх. За ней был не гараж, а темная улочка, сжатая старыми домами без окон. Подобно кариесу, поразившему зуб, улочка тянулась глубоко в муравейник, разветвляясь на многочисленные боковые проходы. Где-то вверху гудел чайна-таун, улочка же была абсолютно безлюдна. — Ничего себе! Улица под улицей! – удивился я. — Именно. Когда-то тут был самый центр. Сердце Минска. Интернациональная. Я еще помню, как по ней люди ходили. Но сейчас город поднялся, а она ушла под землю. Видишь, первые этажи домов заброшены, парадные двери заколочены.

Мы крались по захламленному извивающемуся проходу. Через какие-то двести метров машина остановилась у огромной ямы, остатки асфальта тут на несколько метров вошли под землю. Сварог вывернул в сторону, оставил место для парковки джипу сопровождения, выключил двигатель. После того, как погас свет фар, вокруг стало совсем темно: бывшая улица тонула в сумерках. Фонарей не предусматривалось, поскольку тут давно никто не жил и светить было некому. А может, триады умышленно не освещали ее, чтобы она казалась нежилой. — Сюда сейчас только диггеры спускаются, – донесся из темноты голос Сварога, – а мы их мочим. Поэтому скажи спасибо, Сергей, что тебе довелось все это увидеть.

Сорок девятые включили налобные фонарики, высвечивая быстрыми белесыми лучами то фрагмент кирпичной стены, то кучу строительного мусора, то ведущую с крыши трубу, с которой быстрой дробью катятся капли. Один из солдат что-то крикнул по-китайски и высветил лучом фонаря свою кисть с указывающим вверх большим пальцем и оттопыренным мизинцем. — Чисто. Можно выходить, – объяснил мне мой собеседник. – Ты под ноги смотри, а то наши друзья из Госнаркоконтроля любят тут растяжки с гранатами Ф1 ставить. На прошлой неделе трех парней так потеряли.

Мы вышли из Humvee. Тут было душно, как в катакомбах, и только сверху доносилось эхо сотен людей, которые перемещались высоко над нашими головами. Ощущение, как под мостом, когда по нему движется огромный поток. Из-за темноты я не видел даже носков своих ботинок. Пытаться рассмотреть какие-то растяжки в такой темноте было просто бессмысленно. А может, Сварог просто так пошутил. Спокойней думать, что шутил. Три китайца шли впереди, трое у нас по бокам. — Вперед, – приказал Сварог. – Странно, что глаза приказали не завязывать. Доверяют, – и снова — ни кто доверяет, ни зачем завязывать глаза, не объяснил. — А может, решили тебя после встречи – в бетонные башмаки и в Свислочь. Он снова заржал, и по улице разнеслось гулкое эхо, будто его передразнила сотня гоблинов, которая жила тут под землей.

Через несколько шагов «потолок» стал существенно ближе к земле, и это заставляло идти, втянув голову в плечи: местами высота прохода становилась еще меньше, и приходилось нагибаться. Через десять метров такой прогулки стало вдруг очень неспокойно: телу хотелось выпрямиться, это порождало панику. В одном из мест, где было относительно высоко, мы остановились отдохнуть: рядом с нами виднелись пыльные, покрытые паутиной, потрескавшиеся от времени деревянные двери. Чуть дальше фонарики выхватывали из кинематографической темноты пожелтевшую вывеску с непонятными словами «Пан Хмелю», написанными витиеватым шрифтом. У меня даже возникло ощущение, что это словосочетание на мове, но если такое допустить, это значило бы и то, что когда-то в Минске тексты на мове встречались прямо на улице, рядом ходили дети, на эти слова смотрели подростки и девушки – ну это уже полный бред!