Юрий Силоч - Союз нерушимый...

Я включил тепловизор. Действительно не врёт. Значит, Унгерн — самый настоящий казахский тевтон. Анекдот, да и только. Я зашипел от того, что рука ослабела и пальцы разжимались. Зэк, заметивший, что его нога выскальзывает, чуть ли не зарыдал:

— Перенеси меня на крышу, братан! Перенеси, будь человеком! Я всё скажу!

— Ага, чтобы ты мне опять горбатого лепить начал? — рыкнул я. — Говори! Времени у тебя мало! Над чем работали?

— Мы с ним коэффициент труда хотели хакнуть! И над распределением ширпотреба работали! Страницы министерств, каналы связи! С него была техника, с меня — продажа, я пацанам загнать хотел! Всё! Я всё сказал! Я больше ничего не знаю! Честно! На крышу перенеси, братан, прошу!

Я присмотрелся к нему в тепловом диапазоне. Тоже правда.

— Где он работал?

— На «Лебедях»!

Вот так та-ак. Я присвистнул от удивления. Вот и завод имени Лебедева проявился. Занятно, очень занятно.

— Где его найти?!

— Так… нигде! Пропал он! — развёл руками зэк.

— Врёшь! — заорал я и потряс его над пропастью. — Сейчас сброшу нахрен!

— Не вру! Не вру! — заверещал Андрей.

— Где его искать?

— Да не знаю я! На работе, может! Или дома, — от страха мой собеседник соображал очень туго.

— Где гулял?! В какие бары-рестораны ходил? С кем общался? Ну же, давай, рука отсыхает!

— Да не знаю я этого! Не зна-аю!

Я почувствовал, что мокрая штанина выскальзывает из моей ладони, поэтому, зарычав и собрав последние силы, перехватил падающего Андрея уже в полёте и отбросил подальше от края крыши.

Он сразу же подтянул ноги к груди, оказавшись в поле эмбриона, и задрожал крупно, всем телом.

— Спасибо, — сказал я. — Ты меня очень выручил. А девушек бить нельзя.

— Пошёл ты, — проскулил собеседник.

В глубокой задумчивости я стоял и смотрел на расколовшегося бывшего заключённого. Ослабевшая рука безжизненно висела вдоль тела, я разминал болевшие мышцы и еле слышно кряхтел. Нужно было что-то делать с Андреем, в противном случае он мог помешать расследованию.

— Поднимайся, — сказал я и протянул ладонь, чтобы помочь, но был, разумеется, гордо отвергнут.

Пока я размышлял, каким образом отправить заключённого в полёт, тот уже успел подняться и настороженно глядел на меня. Согнувшийся в три погибели, сломленный, всё ещё всхлипывавший, он вызывал жалость, а не желание его убить. Это было странно: раньше я бы даже не задумался перед тем, как избавиться от подобной падали.

— Ну что? Пойдём? — осторожно спросил Андрей.

— Пойдём-пойдём, — я стиснул зубы, понимая, что сейчас просто не в силах убить человека.

Заключённый сделал осторожный шаг вперёд ко мне и, зачем-то подняв сломанную правую руку, помахал ею перед моим лицом.

Я отвлёкся, и это стало роковой ошибкой. В темноте блеснула сталь, ко мне, как и несколько минут назад в квартире, метнулась рука, но в этот раз с более близкого расстояния. Лезвие короткого кухонного ножичка пробило одежду, кожу, тонкую жировую прослойку и лязгнуло об одну из подкожных брюшных бронепластин.

Взревев от боли и обиды, я схватил Андрея в охапку, чувствуя с садистским удовольствием, как под моими ладонями хрустят кости, и изо всех сил оттолкнул зэка к краю… и за край. Андрей ухнул вниз, а я провожал его разъярённым взглядом, жалея, что не успел сделать из него отбивную голыми руками. Вот тебе, товарищ майор, и сострадание и милосердие… «Дурак, какой же дурак…»

Несколько секунд удаляющегося крика — и тихий, еле слышный из-за дождя «плюх». Белое пятно рубашки ярко выделялось на чёрном асфальте.

Я от души выругался: но больше на самого себя. По распоротой тельняшке расплывалось небольшое кровавое пятно.

Уже позже, успокоившись и стуча каблуками по тёмной и пыльной лестнице, я снова и снова прогонял в памяти услышанное. Информации он дал вполне достаточно для продолжения поисков. И ещё завод имени Лебедева… Это вполне могло оказаться совпадением, но я в них уже давно не верил. Ладони зудели. Я был на правильном пути, а значит, расследование продолжалось.

Поехать на завод было заманчивой идеей, но от неё пришлось отказаться по нескольким причинам. Во-первых, слишком опасно — секретное предприятие, хорошо охранялось, и даже, если бы я смог туда попасть, то шансы выбраться маячили где-то в бесконечности между одной десятой процента и полным нулём.

А во-вторых, я не знал, что там, собственно, искать. Найти Унгерна и вытрясти из этого казахского арийца всё, связывавшее его с «Лебедями», было более разумной мыслью.

Дождь перестал, но небо всё ещё было пасмурным, а в воздухе витала сырость. Улица, по которой я шёл, называлась Плющихой лишь по старой памяти: ядерные взрывы не оставили и следа от прежнего района. Не осталось ни высотных отелей, ни жилых домов, и сейчас мрачный готический замок МИДа возвышался над покатыми крышами ещё одной грязной заплатки бараков на теле многострадальной Москвы.

Это было похоже на клишированную Трансильванию из поп-культуры: высоченный дворец Дракулы, а у его подножия — разваливающиеся халупы. Поначалу, после пробуждения, я никак не мог смириться с царившим вокруг безобразием, возмущался и спрашивал себя, как люди могут ТАК жить, но потом пришло понимание, что это лучшее из возможного. То, что сделала советская власть и советский народ, было настоящим чудом.

Отгремели ядерные взрывы, вся инфраструктура, промышленность и цивилизация как таковая оказались отброшены в каменный век. Война, которая и не думала заканчиваться, полыхала почти на всей территории тогда ещё России. Враг блокировал Санкт-Петербург, осадил Москву, дошёл до Астрахани на юге, а на востоке Китай оккупировал практически всю Сибирь.

Карта страны в те страшные годы напоминала «красное дерево» времён гражданской войны: людям казалось, что всё пропало, страна обречена и спасения нет.

А потом пришла Идея. Вернее, не пришла: она никуда не уходила, оставаясь тайной народной мечтой о возвращении «старых добрых времён». Идея вернулась в тот самый момент, когда была так необходима, собрала десяток разрозненных бандитских республик и полуфеодальных городов-государств в единое целое — и русский солдат выстоял. Выстоял и погнал противника обратно, освобождая родные земли и в огне сражений закаляя и укрепляя новый, многонациональный советский народ.

И пусть фронты откатились от границ, пусть многочисленных врагов изгнали и начали бить на их территории, в тылу от этого не стало легче. Войне было далеко до завершения — трудной, напряжённой, отвлекающей львиную долю ресурсов, отнимающей жизни. А в самом Союзе было негде жить, нечего есть, нечем лечиться, некому учить детей — полная разруха. Но, несмотря на это, люди, которые населяли Союз и верили в светлое будущее, совершили ещё один подвиг: на пепелище старого мира сумели отстроить заново многое из того, что было разрушено, и не собирались останавливаться на достигнутом.