Марика Становой - Рождение экзекутора

— Суп? Ночью? А я кофе хочу, — Стив, сидя на краю постели в одеяле, открыл упаковки и заглянул в стакан с соком.

— Уже за полночь, я принес, что было, а кофе будет утром с завтраком.

— Ты ляжешь со мной? — проглотив ужин и снова укладываясь, спросил Стив.

— Крошка, ты в спальне императора, ты не у себя! И я не могу спать на императорской постели, — отодвигая столик на место и складывая пустые контейнеры в корзину, со вздохом ответил Генри.

— Никто же не увидит!

— Это не значит, что можно нарушать закон! И при случае ты сам все императору расскажешь. Или покажешь. И Джи тебя накажет.

— Я не хочу спать один!

— Хорошо, я постелю себе на полу около тебя.

Стив дождался, пока Генри устроится и уляжется, и взял его за руку. Сон долго не приходил, но, прижав руку своей няньки к груди, Стив достиг тихого умиротворения и, в конце концов, уснул.

Тепло, уютно и… благостно? Благоговейно… Душа, сознание, вся ее суть соединена с ощущениями Джи.

Император сидит на траве, прислонившись к дереву на зверином острове. Крошка лежит в его объятиях, как в живом кресле: голова откинута Джи на плечо, руки безвольно лежат на его бедрах… Чувствует тепло Джи телом, ладонями и одновременно ощущает себя через его восприятие. Крошка спрятана в коконе его рук, погружена и растворена в его сознании, теле, мыслях. Ее нет. Вокруг только Джи, а от неё осталось мало, совсем мало — только чтобы впитывать его, чувствовать его собой, чувствовать себя сквозь него, через него… Осязает его руками, видит его глазами, живет и ощущает его чувствами.

В этот замерший в безвременье миг счастье абсолютно глубоко и бесконечно.

Его дыхание легким ветерком щекочет шею:

— Ты любишь себя больше, чем своего императора!

Это смешно. Новая волна радости и удовольствия возносит её и качает, как бесплотную паутинку в теплом воздухе…

Но Джи встает, поднимает ее. Невесомо отстраняется и выталкивает ее сознание. Крошка стоит, тяжело прижимаясь к нему, но он бережно направляет ее на песчаную дорожку. Послеобеденное солнце, так и не набрав летней обжигающей силы, понемногу ползет к закату, нежно греет кожу и перебегает праздничными блестками по воде пруда. Сегодня все задания проскочили легко и просто: звери танцевали, бегали и боролись, а дракончик даже пытался летать, ходил по перилам ажурного мостика и немного подрался с тигрой, и Крошка все сделала совершенно самостоятельно! Это было так волшебно — переместиться сразу во всех животных, стать ими и жить в них своей волей, своей душой!

Джи доволен, а день невозможно прекрасен!

— У тебя осталось последнее упражнение на сегодня. Дай мне нож.

Крошка, все еще в дрёме совместного восприятия, достает экзекуторский клинок из ножен на поясе. Джи берет нож, а другой рукой гладит ее по щеке. Она впитывает эту короткую ласку, пытаясь перетечь ему в руку, но Джи разрывает ментальный контакт и легонько отталкивает ее. Она окончательно сосредотачивается в своем теле. Настороженно идет следом за императором к лежащей на короткой траве газона маленькой тигре. Овладевает зверем и огненно-рыжая тигра приветливо мурчит, переворачивается на спину и, играя, хватает мягкими большими лапами Джи за ноги.

— Отпусти игрушку!

Она испуганно слушается. Джи хватает тигру за хвост, вздергивает в воздух и, включив силовое поле, отсекает ножом конец хвоста прямо под своей рукой. Тигра хрипло мявчит, падает и пружинистым комком отскакивает в кусты. Кровь веером разлетается по траве и острыми горящими каплями остается на белом песке дорожки.

Крошка вздрагивает, почувствовав боль зверя, и страх вместе со злостью взрывается холодными щупальцами. Она сжимается от негодования к самой себе: почему она не может управлять собой так же легко, как другими? Пытается заблокировать боль несчастной испуганной тигры, успокоить ее и себя, но Джи снова приказывает:

— Вернись к себе!

Она немедленно выходит из тигры. Джи никогда не приказывает дважды. Это пугает еще больше. Император подходит к раненому зверю, тигрик скалит зубы и утробно ворчит. Джи делает еще шаг, и тигра, боясь и защищаясь, ворчит громче и визгливей: опускает голову, шире открывает пасть и топорщит усы.

— Боль владеет животными, — тихо говорит Джи. Тигра суетливо зализывает хвост, жалобно поскуливая. Потом мягко, как сдувающийся шарик, укладывается на бок и затихает. Кровь пульсирует ослабевающей струйкой. Джи кивком разрешает вылечить живую игрушку. Крошка падает на колени и гладит рукой рану, стимулирует регенерацию, подгоняет клетки и ткани. Под рукой останавливается кровь, проклёвывается и тянется белый зуб позвонка, постепенно оплетается сочно-розовыми волоконцами, зарастает кожей… И вот уже пробивается красно-рыжая шерсть и белой кисточкой закрывается целый хвост. А Джи произносит слова. Они сплетаются в мягкую сеть. Слова везде и кругом, спутывают и одурманивают. Крошка старается не думать, не слышать, но все равно тонет в сковывающей вязи голоса Джи.

— Животные боятся боли, и поэтому ими легко управлять, их легко поймать и легко убить. Но человек не животное. Человек может научиться не бояться боли и тогда сможет использовать ее.

Тигра уже здорова. Крошка встает и прогоняет ее в глубину острова: она не хочет, чтобы зверь был тут. Потом выбрасывает отрезанный кончик хвоста в пруд и замечает, что Джи спокойно, но странно наблюдает за ней. Слишком внимательно, слишком пристально. Страх, свернувшийся в незаметный клубочек за сердцем и почти рассосавшийся во время лечения раненой тигры, снова пробуждается.

Его взгляд лишает сил. Страх растет и ядовитой тканью стягивает тело, сбивается клубком в горле, распускает тонкие острые жала. День насмерть испорчен.

Но Джи улыбается, разводит руки, и она с разбега прыгает ему на шею и вместе с императором падает в траву. Душное полотно страха тает. Джи прижимает её к себе, берет за руку, и резкая фантомная боль впивается в кисть, медленно зажевывает руку выше и выше.

— Не кричи, ты не животное, — теплые губы Джи шепчут и ловят её ухо, а крик плотным узлом застревает в горле, перекрывает дыхание. Она не умеет закрываться от фантомов, насылаемых императором. Никто не умеет. Боль раскалённой пиявкой ползет выше, объедает и заглатывает руку. Она не дышит и видит только свою руку, не может вырваться, не может остановить пожирающую её боль. Слезы текут сами. Она уже ничего не видит, бессильно сползает на землю, выскальзывая из рук Джи. Боль кончается, Джи подхватывает ее и целует в мокрые глаза, и она тонет в фантоме восторга. Он снова говорит, но она почти не слышит его.