Армин Кыомяги - Луи Вутон

Резиновая сестра милосердия валялась на полу, лицом вниз, между ногами виднелась сцеженная лужа липкого страха. Чудо, что в Ким еще держался воздух. Мистическая женщина, с такой – хоть на край земли. Выпил в магазине пива и вернулся с бутылкой рома в аптеку. Закинул в рот первую синюю таблетку и отхлебнул большой глоток. Страх бесследно испарился. Перевернул Ким, обтер ее влажными детскими салфетками. Не так уж и плоха жизнь, когда все необходимое постоянно под рукой. Раскочегарил локомотив и, превозмогая боль, ринулся в туннель.

Но ночью или днем, после хрен знает скольких промежуточных станций, я задремал, и передо мной явились трое господ в смокингах, трусах и темных носках, удерживаемых на икрах резинками мужских подвязок из прошлого века. Ощутив на своей потной спине требовательные взгляды троих господ, я возобновил неблагодарную пахоту в роли машиниста локомотива. Мой неутомимый инструмент настолько разбух и вырос, что когда шуровал туда-сюда в тесном туннеле, эластичное тело Ким то вздувалось, то опадало, словно из него искал выхода замурованный там взбесившийся исполинский червь. Как только я начал уставать, один из мужчин многозначительно кашлянул за моей спиной, и мне пришлось прибавить темпа. Обезумев от напряжения, я несся вперед, однако можно ли до бесконечности обманывать природу? Но при первых же признаках наступающего бессилия, к нам подошел второй мужчина и со всей силы огрел меня плетью по загривку. И я снова смог. Правда, ненадолго. Когда перед моими глазами уже разлилась чернота, склонив голову, приблизился третий мужчина с большим шприцем в руке и сходу всадил его мне прямо в задницу. По самый черенок. Тут же в моей пульсирующей вене взорвался чистый нитрометан, раздался громкий свисток паровоза, и я помчался дальше, вместо глаз – вращающиеся, измазанные в тавоте, колеса поезда, вместо человеческих голосов – оглушительный грохот железного монстра. Я превратился в машину, безмозглый поршень с вечным двигателем в силиконовом цилиндре, которому дизайнеры придали сексуальную форму. Наконец-то акционеры остались довольны. Молодец, парниша, бормотали они, удобно устроившись на диване, обитом человеческой кожей. Ухмылялись и, глядя на меня, сияли от радости, пока я как заведенный волчок метался перед ними в этой бесконечной гонке. Овладевшее мною маниакальное безумие уже приближалось к грани физических возможностей. Я испугался, что сейчас разлечусь на куски, и в панике стал искать выхода из положения. Это сон или явь? Ни малейшего представления. Я бессмысленно носился по помещению, тараня стены, калечась об углы мебели. С этим кошмаром пора кончать, мне по фиг, сплю я или бодрствую. Хотел очнуться в новой реальности, где за мной никто не будет гоняться, стегать плеткой, колоть в зад, где у меня была бы возможность без всяких тайных умыслов просто быть, существовать подобно бессловесному прибрежному камню, с лепешкой чаечьего говна на лбу.

Уже пару дней как я подолгу торчу возле «Русалки». Смотрю в бинокль на море, и меня бросает то в жар, то в холод, как выброшенную на необитаемый остров жертву катастрофы, которая никак не может поверить своим глазам. С каждым днем танкер подходит все ближе, и по мере приближения его размеры начинают превосходить даже мою буйную фантазию.

Поначалу все это вызвало удивление, затем, чуть погодя, стало казаться невероятным, а вчера, когда намерение танкера уже не оставило никаких сомнений, я воспринял происходящее как знак свыше и успокоился. Нос судна, высотой с многоэтажный дом, был нацелен устрашающими клюзами прямехонько в лежащий передо мной на боку круизный лайнер. Танкер подкрадывался к нему как хищник к раненой добыче, как возбужденный самец к спящей самке, как засидевшийся без дела властелин ада к оступившемуся ангелу.

Black Swan – точнее названия и не придумать. Представил себе председателя судоходной комиссии по названиям, оценивающим новорожденного, который проходит на судостроительном заводе последнюю шлифовку. Как он прохаживается мимо гиганта, заложив руки за спину и закинув голову, порочно и цинично ухмыляясь, как в ушах этого гения маркетинга отдается визг каждой фрезы, треск каждого сварочного аппарата, весь оркестр из дискорезов и пил, разбрызгивающий в небо острые децибелы, словно это последний отчаянный фейерверк на приговоренной планете, умирающей кротко, как лебедь в знаменитом балете Чайковского.

И вот теперь, прямо у меня на глазах в колючей и грозной тишине с грацией разожравшейся балерины к своей белой жертве приближался черный лебедь. Я видел рассевшихся на леерном ограждении палубы спокойных бакланов – они чистили свои хвосты и перья с таким непробиваемым равнодушием, словно были не попавшими в беду путешественниками, а пресытившимися жизнью туристами-самоубийцами, планирующими страшный конец. Тем не менее, за несколько метров до столкновения, бакланы лениво снялись с мест и взяли курс в открытое море, похожие на плетущихся домой усталых работяг.

Я заткнул уши. В жизни ничего подобного не слышал и, наверное, никогда не услышу. Такого звука в природе просто не существует.

Потом шагнул ближе. Танкер протаранил круизный лайнер с невиданным спокойствием. Не моргнув глазом, черный лебедь воткнул свой тупой клюв прямо в ребра принцессы свободы. Никакого агрессивного нападения, никакого отчаянного сопротивления – чисто машинальное убийство без всякой показной помпезности.

Как ни крути, а это невероятно и удивительно, что два гигантских судна без капитанов встретились в Таллиннском заливе под трагическим изваянием – памятью о погибших моряках. Что это значит? Кто же он, этот загадочный бронзовый ангел, золотой православный крест в руках которого действует как магнит? И если эта манящая фигура и правда наделена такой силой воздействия, то, что ждет самый крупный в нашем городе залив? Неужели каждый раз, гуляя здесь, я буду наблюдать, как из морских далей приближается армада танкеров и пассажирских судов в сопровождении маленьких красных лоцманов? Это что, дружеский щелчок моря по носу своему земному спутнику, – мол, ты несчастный застывший город, а погляди на меня, на моих волнах жизнь не замрет никогда, – и демонстрация с хвастливой гордостью того, как должна выглядеть в столице настоящая дорожная пробка? За несколько месяцев Таллиннский залив будет целиком забит морским транспортом. Как загнанные в угол раненые звери-исполины в печальном молчании здесь будут покачиваться суда с ржавыми брюхами, изодранными соседями и острыми рифами, и из их рваных ран в море выльется густая черная кровь. Этот маслянистый жизненный сок моторов покроет, в конце концов, эластичной и темной пленкой весь залив, все прибрежные камни, потом поползет вверх по наклонной плоскости берега, выберется на дороги, достигнет парков, и всякий, даже невинный птенец чайки, соприкоснувшись с этой кровью, станет черным и блестящим. Всех пернатых до единого, если они вовремя не сообразят убраться подальше отсюда, переоденут в черные смокинги в обтяжку, и под бдительным оком черного лебедя превратят в маленьких гадких утят. Сказка возрождается к жизни и показывает этой жизни свой омерзительный липкий язык.