Глеб Васильев - Три Толстушки: Книга Нехилых Перемен

– Как вам гребаный салют, мрази? – голос Канатова нарушил гулкую тишину, воцарившуюся после взрыва. – Я обещал вам лучшее шоу? Говорил, что это будет просто бомба? О, да! Это вы и получите. Чертово представление вы не сможете забыть, даже если захотите мать вашу. Первая гребаная бомба взорвалась в километре над Дворцом. Ничего так жахнула, да? Так давайте поаплодируем ее старшей сестренке! Она уже летит прямо сюда для взрывного финала моего шоу! Такого выступления не было ни у одного гребаного артиста во Вселенной! Потому что я единственный мать мою настоящий артист в этой гребаной Вселенной!

Через секунду разорвалась вторая бомба. Горизонт, земля и небо утонули в ослепительной белой вспышке. На смену яркому свету пришла непроглядная мгла – город поглотил океан клубящейся пыли и дыма. Когда дым рассеялся, стало видно, что на том месте, где стоял Дворец, зияет выжженная воронка циклопических размеров. Правлению Трех Толстушек пришел полный и бесповоротный конец.

Эпилог

Спустя год в одной маленькой стране, расположенной на острове в теплых водах океана, был шумный и веселый праздник. Отовсюду звучала музыка. Разряженный в пестрые одежды народ пел и танцевал на улицах.

– Ваще не понимаю я этих обезьян. У них тут типа праздник, а они все тупо трезвые. Вон, даже за мусорным баком еще никто не насрал и не наблевал, – Сучок поглядывал на празднующих с открытой террасы пиццерии.

– Сучок! Нельзя так говорить! Тем более за столом, и еще тем более – в обществе девочки! – щеки Любы вспыхнули от негодования.

– Конечно, валяйте, затыкайте мне рот. Никто меня ваще не понимает, – проворчал подросток и впился зубами в большой кусок пиццы с четырьмя сортами мяса.

– Вы несправедливы к Сучку. А у него, между прочим, очень богатый внутренний мир, – вступилась за него Софья. – И вообще, если бы я не послушала Сучка, а вы бы не послушали меня, то мы бы уже год как были бы мертвы.

– Во-во, я сразу просек, что тухляк во Дворце полный. Ваще ловить нечего. Из таких голимых мест валить надо со скоростью поноса.

– Дорогой наш Сучок, мы ни в коей мере не умаляем твоей заслуги. Ты действительно спас всех нас. Именно ты заметил между строк безопасный проход, ведущий к счастливому концу. Ты убедил Софью в своевременности бегства – это так. Никто не пытается отказать тебе в проявленном героизме, – сказала Вера. – Все, чего мы хотим, это чтобы ты соблюдал минимальные правила приличия и этикета.

– Так, значит, и вас, куриц, спасай, и правила ваши дурацкие соблюдай? Вам типа и говна насыпь, и ложку выдай? Жирновато будет, – чавкая пиццей, проворчал Сучок.

– Знаете, а я скучаю по Родине, – сменила тему Надя. – Как там наша страна, наши подданные? Очень уж хочется надеяться, что через годик-другой все успокоится, устроится как-нибудь, и мы сможем вернуться…

Сучок поперхнулся. Откашлявшись, он просипел: – Ты в натуре серьезно или прикалываешься? В эту дырку от задницы возвращаться?

– Вы как хотите, а мы с Сучком никуда возвращаться не станем, – заявила Софья. – Можно бесконечно перечислять причины, но главная из них в том, что на Родине нам с Сучком ни пожениться, ни обвенчаться не дадут.

– Действительно, на счет Родины и целесообразности возвращения в ее лоно вопрос спорный, – согласилась Вера. – Но лично я, пожалуй, больше всего скучаю по языку. Родная речь – так хочется почаще слышать ее мощное и одновременно мелодичное звучание. Эх, вот бы встретить здесь, на другом краю земли соотечественников…

Продавец веселящего газа, директор шоу, комик Продолголимонов и меткий стрелок из Испании, сидевшие за соседним столиком, обменялись многозначительными взглядами. Оставив официанту щедрые чаевые, не произнеся ни слова, они спешно покинули пиццерию.

– Как видишь, дорогая, все твои соотечественники, имеющиеся в наличии, – это мы. Чтобы утолить жажду по великому и могучему языку можешь еще раз прочитать то письмо, – сказала Люба.

Наши читатели помнят, как Сучок стащил пухлый бумажник, лежащий возле массажного кресла, в котором проходил лечение Александр Иванович. К сожалению Сучка, денег в бумажнике не оказалось, а распух он от клубных карт заведений с названиями вроде «Золотые дожди Вавилона», «Крепкие яички», «Детский садо-садик», «У госпожи Изиды», «Кнут & Плеточка» и так далее в том же духе. Кроме карточек внутри обнаружилось письмо.

Вот что было написано в нем:

«Нас было трое: я и мои родные братья – Семен Иванович по прозвищу Сеткин и Константин Иванович, более известный, как Канатов.

Когда нам исполнилось семь лет, мы с братьями торжественно поклялись, что вырастем и будем верно служить Трем Толстушкам. Но вышло так, что Сеткин стал наркоторговцем, Канатов – артистом, а я, Александр Иванович, – придворным ученым. Я единственный не сбился с пути и не нарушил своей клятвы.

Шли годы. У моих братьев родились дети. Не знаю, понял ли Сеткин, что стал отцом. Он был вечно под кайфом. В любом случае, появление на свет сына, названного Сучком, едва ли значило для него хоть что-то. Зато у мальчика была мать, способная позаботиться о нем.

Судьба ребенка артиста Канатова оказалась еще сложнее. Канатов заявил, что слишком молод, чтобы иметь детей. Что такая обуза плохо скажется на его сценической карьере и разрушит имидж одинокого и циничного альфа-самца, который он создал с таким трудом. Как и Сеткин, второй мой брат тоже изрядно злоупотреблял алкоголем и наркотиками. Он сказал, что убьет своего щенка раньше, чем кто-нибудь узнает о его рождении, и я не сомневался, что так и будет.

Желая спасти ребенка Канатова, я выкрал его и устроил так, чтобы он попался на глаза Трем Толстушкам. Я был уверен, что они не смогут бросить младенца на верную гибель. Так и вышло. Хоть, признаться, я едва ли был способен вообразить, что очевидный мальчик под опекой Веры, Нади и Любы так скоропостижно станет девочкой.

Для Софьи, моей маленькой племянницы, я сделал андроида – точную копию ее двоюродного брата Сучка. Я был большим ученым, а не каким-нибудь шарлатаном вроде разрекламированного доктора Гаспаряна (кстати, я уверен, что стишки о нем он сам же и выдумал, и платит тем, кто их при случае читает вслух). Мой уникальный киборг рос и взрослел, точь-в-точь как растет и взрослеет настоящий живой человек. Сучку исполнилось пять лет, и роботу тоже. Сучок стал сутулым прыщавым подростком, и андроид тоже.

Сам же я, больше чем о службе на благо Трех Толстушек и всей страны, мечтал о собственных детях – маленьких Александрах Ивановичах и Александрах Ивановнах, которым бы я мог передать свои знания и умения. Тех, в ком бы я видел себя. Нет, нечто большее – продолжение и развитие себя. Но меньше всего жизнь, эта бессердечная сука, заботилась о моих желаниях. Увы, я оказался бесплоден, как презерватив, отлитый из свинца. И для моего недуга не было равно ни объяснений, ни лекарств.