Глеб Васильев - Три Толстушки: Книга Нехилых Перемен

На моих глазах мои же родные братья так обошлись с бесценным даром отцовства, давшимся им паче любых чаяний и без малейших усилий, а я… Мне было жестоко и безапелляционно отказано в роли творца единственных творений, заслуживающих внимания и любви. От неизбывного горя разум мой помутился. В бессильной злобе я уничтожил все, что создал, кроме киборга своей племянницы – я знал, что эта потеря разобьет ей сердце. О, знал бы я тогда, что сотворит с несчастным роботом мой брат Сеткин…

Впрочем, сам я, лишенный веры и надежды, стал чудовищем едва ли хоть в чем-то лучшим, чем Сеткин. Переживая потерю того, чего никак не мог получить, я сам стал употреблять алкоголь и наркотики сверх всякой меры. Во мне еще оставалась любовь, но демон, нашептывающий, как несправедливо со мной обошлась жизнь, заставил меня убить и ее. Я пустился во все тяжкие, и тяжесть грехов моих во многие разы превосходит массу Солнечной системы и всей Вселенной.

Как будто бы мстя создателю, не давшему стать создателем мне самому, я сосредоточился на всем наиболее отвратительном, что только мог предложить этот мир. Я причинял боль, унижал и заставлял страдать людей, согласных на денежную компенсацию доставляемого мною дискомфорта. Я делал ужасные вещи с мужчинами, женщинами, стариками, детьми и животными. Их же я заставлял делать ужасные вещи со мной, в лицо смеясь унижениям и физической боли – ничто не могло заставить меня страдать больше, чем мое раненое сердце и спятивший разум. Мне казалось, что я одновременно и молоток, и гвоздь, и древесина. Словно мне в одно и то же время одинаково требовалось нещадно бить кого-то, быть избиваемым, вонзаться при этом все глубже в чужую плоть и чувствовать, как с каждым ударом и в мою плоть все глубже проникает нечто твердое, холодное, разрушительное и неумолимое.

Разочаровавшись во всем, я утратил человеческий облик… Но кто же пишет сейчас слова этой искренней исповеди? Кто раскаивается во всем содеянном и верит, что еще не все потеряно? Это я, Александр Иванович, ученый, которому Три Толстушки дали шанс. Интенсивная мануальная терапия и ночные сеансы массажа на механизированном кресле дают потрясающие результаты. Пусть и содрогаясь от работы маленьких электромоторчиков и отвращения к самому себе, но я снова становлюсь тем самим собой, который не был мне отвратителен. И это не зря.

Вернувшись к жизни, я смогу принять куда большее участие в жизнях своих племянников! А они, по сути, одной крови со мной. Я уверен, что со временем смогу разглядеть в Сучке и Софье молодых Александра Ивановича и Александру Ивановну. Я стану для них тем отцом, которого у них никогда не было. Мы будем жить долго и счастливо в любви и согласии. Звучит слишком наивно? Что ж, возможно, так и есть. Но я верю и надеюсь на это. Ведь до завтрашнего дня здесь не появится никто, кто смог бы растравить мою искалеченную душу и повергнуть ее обратно в пламенеющую пучину разрушения: никаких сладеньких, очаровательно невинных детишек, которых так приятно…

Нет! Этому не бывать. Даже думать о срыве не только страшно и преступно, но и в тысячной степени глупо. Рубеж намечен, и он будет преодолен завтра. Клянусь, что не сдамся.

Завтра последний день моего лечения. Уже утром я смогу сказать «Здравствуй, новая жизнь! Здравствуй, Сучок, чье имя означает «супер умный чувачок»! Привет, Соня, чье имя расшифровывается как «девочка, любящая много и сладко поспать»! Вот – я уже шучу. Определенно, я не безнадежен. Скорее бы наступил завтрашний день».

Сентябрь-ноябрь 2016