Сергей Казменко - Фантастические повести и рассказы

Широкий тоннель тянулся около двухсот метров, пока не уперся в стену с десятком примерно узких проходов на разных уровнях, не во все из которых мыслимо было протиснуться.

— Приготовьте свой распылитель, — сказала Гладис, направляясь далеко не к самому широкому проходу.

Я нащупал на поясе флакон, посмотрел на нее и тоже взял его в руку, положив большой палец на клапан. Потом спросил:

— А почему именно этот проход?

— Единственный, где мы не застрянем, — ответила она.

На первый взгляд утверждение это звучало сомнительно, но она каким-то образом протиснулась в отверстие, лишь слегка пригнувшись и наклонившись вправо, и я полез следом. Это оказалось легче, чем думалось вначале, потому что отполированные стенки не препятствовали движению, а клейкие подошвы ботинок создавали достаточный упор. Даже Сухарев с его габаритами умудрился не отстать ни на шаг и дважды налетал мне на спину на первых метрах прохода. Через какое-то время, после десятка, наверное, поворотов, когда я уже полностью потерял ориентировку, впереди показался свет, и вскоре мы вошли, наконец, в Первую камеру.

Если бы не светильник, установленный полтора года назад, когда началось регулярное снабжение онгерритов бета-треоном, зал, открывшийся перед нами, потерялся бы в темноте, рассеять которую наши фонари оказались бы бессильны. Я не раз видел проекции этих пещерных красот, знал, что следующие камеры — Вторая и Четвертая — гораздо больше и величественней, а Третья камера, где обитал сам Великий Каланд, лишь немногим уступает этой, но все равно, оказавшись в этом зале, поразился его величине. Наверное, причина лежала в контрасте между теснотой только что пройденного прохода и размерами открывшейся впереди пустоты. До противоположной стены было не менее трех сотен метров, а своды зала уходили вверх не меньше, чем на сотню. Как и все у онгерритов, они были гладко, до блеска отполированы, и на этом блестящем, почти зеркальном фоне черными точками — как звезды на негативе звездного неба — выделялись многочисленные отверстия, подобные тому, через которое мы проникли в зал.

И кругом были онгерриты. Сотни онгерритов. Тысячи. Белыми воскообразными наплывами они покрывали стены зала и его потолок, тонкими студенистыми струями вытекали из некоторых отверстий и опускались на пол, расплываясь там гигантскими амебами, копошились у чаши источника, расположенной в центре. Каждый из них передвигался сам по себе, вне, казалось бы, какой то связи с остальными, но, окинув камеру взглядом, можно было заметить, что все их движения подчиняются единому замедленному ритму, то усиливаясь, то затухая с периодом в два-три десятка секунд. На первый взгляд вся эта картина не рождала никаких ассоциаций, но через несколько секунд я почему-то снова, как и рядом со Стражем почувствовал тошноту и сделал несколько судорожных глотков. Нет, неожиданно для себя я понял, что ассоциации неожиданно возникали в сознании, несмотря на всю внешнюю непохожесть наблюдаемых картин. Я вдруг почувствовал, что то, что я вижу, так же чуждо мне и отвратительно, как Мертвые поля в Белом лесу Аттона. Или даже еще более чуждо и отвратительно. Но какого-либо вмешательства в свое сознание со стороны я при этом не ощущал.

На спутников моих, разумеется, картина эта никакого впечатления не произвела. Постояв пару минут и дав мне оглядеться, Гладис молча двинулась вперед, стараясь идти подальше от ползавших по полу онгерритов. Идти было нелегко, потому что пол камеры был покрыт толстым — кое-где в несколько метров — слоем «гремучек» — твердых образований каплеобразной формы размером в несколько сантиметров. Тяжелые, но очень скользкие, они расступались под ногами с характерным шумом, из-за которого и получили свое название, и порою нога проваливалась в них по щиколотку. Я наверняка отстал бы от Гладис, если бы ни Сухарев, который топал сзади как танк, едва не наступая мне на пятки. Волей-неволей пришлось сосредоточиться целиком на ходьбе, и какое-то время я шел, глядя только себе под ноги и ничего не замечая вокруг. И только когда мы подошли к источнику, заметил, что Гладис пользуется распылителем.

— Зачем вы это делаете? — спросил я.

— Что именно? — она подошла к бассейну, стала снимать баллон.

— Распылитель.

— Потому что имею желание живой вернуться на станцию. Как, наверное, и вы, инспектор. Не теряйте времени.

Сухарев уже снял свой баллон и помог мне сделать то же. По очереди он уложил баллоны на край бассейна, вытянул шланги и опустил их в воду. Потом включил откачку. Гладис отошла на несколько шагов в сторону, присела, отдыхая, на выступ скалы над самым источником. Я сел рядом. С непривычки болели спина и ноги, давненько мне не приходилось так нагружаться.

— В материалах проекта, — сказал я, немного переведя дух и стараясь пока не смотреть по сторонам, чтобы снова не почувствовать тошноту. Распылители указываются как чрезвычайное средство.

— Ну и что?

— Похоже, что их использование вошло у вас в повседневную практику.

— Просто мы используем чрезвычайное средство в чрезвычайной ситуации. И не наша вина, что такая ситуация здесь при каждом спуске.

— А с каких пор спуск к онгерритам стал рассматриваться как чрезвычайная ситуация? — я некоторое время помолчал, но она не сочла нужным ответить мне, и тогда я снова спросил. — Вы же нарушаете установленную протоколом проекта процедуру контакта. Почему?

— А почему мы, ксенологи, вместо того, чтобы работать, чтобы делать дело, ради которого мы здесь находимся, вынуждены таскать сюда каждый день эту дрянь? — кивнула она в сторону баллонов. — Это предусмотрено протоколом проекта? Или, может, нам просто нечего больше делать?

— Вы хотите, чтобы я вам объяснил, почему вам приходится сюда носить бета-треон? — удивился я.

— Да, хочу. Интересно знать, как на это смотрит представитель Академии.

— Что ж, — я старался говорить совершенно спокойно. — Как должно быть известно всем, кто связан с проектом, вот уже полтора года, как идет резкий рост численности онгерритов. Они, как и все живое на Кабенге, требуют для своей жизнедеятельности определенного количества бета-треона. Поступление же бета-треона в источники, как показали многолетние наблюдения, стабильны и едва обеспечивают нужды количества онгерритов, прежде населявшего Кабенг. Отсюда и необходимость в добавочном бета-треоне. Вы удовлетворены моим объяснением?

— Чушь, — сказала она, отвернувшись.

— Что именно — чушь? — я слегка помедлил, прежде чем задал этот вопрос.

— Да почти все — чушь, — она вздохнула и повернулась ко мне. Лицо ее под светофильтром было почти неразличимо, но я почему-то почувствовал, что это очень злое лицо. Я ждал, что она продолжит, но она молчала, и тогда я спросил напрямик: