Евгений Бенилов - Человек, который хотел понять всё

Летали стрекозы. Жарко светило солнце. Франц и Таня медленно шли по покрытому травой берегу, перебрасываясь ничего не значащими словами. Франц держался чуть позади и сбоку, с удовольствием раглядывая танину фигуру: длинные стройные ноги, узкие бедра… Сначала река текла по кромке бескрайнего поля, засеянного неизвестным злаком, потом по опушке негустого леса, столь же ухоженного, сколь и поле. (Францу казалось, что им вот-вот встретится компания гномов, суетливо корчующих пенек или подстригающих травку.) Примерно через час они сделали привал, искупались еще раз и с полчаса посидели в тени, поедая прихваченные с собой яблоки. Обратно шли уже по противоположному берегу, а когда пришли – расстелили на траве скатерть и разложили принесенные с Виллы консервы.

Ели долго, развалясь на надувных матрасах и болтая о пустяках. Франц поведал о своих приключениях у Следователя и Раввина, а Таня, отсмеявшись, рассказала о своем визите к Попу (оказавшемуся еще похлеще ребе Александра). После еды они покидали грязную посуду в пластиковый мешок и стали играть в летающую тарелку и бадминтон. Царило полное безветрие. Время текло. Около четырех спортивные игры надоели, и Таня стала рисовать приглянувшийся ей пейзаж, а Франц пошел на разведку в маячившие на горизонте холмы.

Вернулся он около восьми – они собрали рюкзаки и отправились в обратный путь. На Вилле Таня принялась готовить ужин, а Франц, послонявшись без дела, полез в брошенный ею на веранде этюдник. Там была небольшая акварель, изображавшая желтый песчаный берег темно-синей реки, позади – ярко-зеленое поле и коричневые холмы на горизонте. Францу не понравилось: нарисовано как-то… клочковато – мазками разной густоты и цвета, а то и просто с просветами непрокрашенного ватмана…

– Издали нужно смотреть, – сказала неслышно подошедшая Таня, и Франц вздрогнул от неожиданности. – Вообще-то эта акварелька неплохо получилась, а?

Она отнесла картинку на вытянутой руке – и отдельные неуклюжие мазки слились в нежные пятна, плавно переходящие друг в друга. Картинка ожила.

– Ужин готов, – объявила Таня, убирая акварель в этюдник. – Пошли, малыш.

Было уже светло. Движение «Мерседеса», неуклонно рассекавшего воздух, действовало усыпляюще – Таня спала, безмятежно привалившись к окну. Шоссе монотонно убегало вперед и в полном согласии с законами перспективы стягивалось в точку. Горы остались позади, машина подъезжала к Городу.

Вчера Таня и Франц легли в постель сразу после ужина и снова любили друг друга, а потом уснули в обнимку на широкой мягкой кровати. Было прохладно, в раскрытое окно заглядывали ветки росшего у Виллы клена. Полная луна и ровное тепло таниного тела навевали на Франца сладкие сны. Выспаться, однако, не удалось: Тане надо было возвращаться в Город, чтобы доделать взятую на дом работу. Пока Франц одевался, она позвонила куда-то и сообщила, что Вилла освобождается; они спустились вниз и сели в машину. Выруливая на шоссе, Франц оглянулся – что ж, он прожил здесь не худшие полтора дня своей жизни.

К Общежитию они подъехали чуть позже шести часов – ночь уже закончилась, утро еще не началось; ни одного человека кругом видно не было. Как только Франц выключил мотор, чуткая Таня проснулась; они вылезли из машины, оставив ключи на переднем сидении. «Насчет машины я позвоню из своего номера», – сказала Таня, и они медленно поднялись на второй этаж. Около комнаты Франца она прильнула к нему всем телом, а он обнял ее за плечи и уткнул нос в пахнувшие чем-то душистым волосы. Они замерли так на секунду, а потом разделились, и одновременно, чтоб никому не было обидно, вошли в двери своих комнат.

Отплывая от реальности в сладостном преддверии засыпания, Франц вспоминал, как, лежа на животе и положив подбородок ему на плечо, Таня смотрела сияющими глазами и повторяла: «Господи, наконец-то я не одна… Господи, наконец я принадлежу кому-то!»

…были самым благополучным временем в жизни Франца с момента его смерти.

Все местные безумцы, казалось, позабыли о его существовании: ни Адвокат, ни Следователь, ни Раввин более его не вызывали. Единственный раз он имел дело с сумасшедшим, когда для очистки совести зашел в местный университет: ни Эйнштейна, ни Ньютона он там не встретил, зато поговорил с ученым-биомехаником, изобретавшим оптимизированную ловушку на барсука.

То, что безумцы оставили Франца в покое, определенно вернуло ему душевное равновесие – Таня же сделала его счастливым. Они проводили вместе по девятнадцать часов в сутки (за исключением времени, которое она отрабатывала в Магистратуре) и за два-три дня стали друг для друга просто необходимы. Они гуляли по Городу, выезжали на пикники, ходили в кино и театр (репертуар которого составляли исключительно пьесы Бекетта, Ионеску и Пинтера). Франц даже переселился в ее комнату, и они спали в обнимку, теснясь вдвоем на таниной кровати. Они идеально сочетались во всех отношениях и стали друг для друга островками здравомыслия в океане безумия.

За две недели Франц стал намного лучше ориентироваться в организации здешней жизни: все дела делались тут по телефону. По телефону можно было заказать продукты, вызвать доктора, взять напрокат машину, выписать газету… Во всех случаях общаться приходилось с автоответчиком: оставляешь номер кредитной карточки, а сорок минут спустя заказанные товары оказываются на крыльце Общежития. Доставщика Франц видел лишь однажды – в самый первый раз, когда еще не имел кредитной карточки. Тогда его покупки привез угрюмый небритый верзила – принял деньги, выдал сдачу и уехал, так и не проронив ни слова. Четкость и отлаженность повседневной жизни Города резко контрастировали с массовым безумием его обитателей и тем самым подтверждали танину теорию о том, что безумие это – кажущееся.

Несмотря на то что идеальная организованность жизни Города явно подразумевала единый план, понять конечную цель этого плана Францу не удавалось.

Никто так и не объяснил ему ничего, а угадать что-либо по внешним проявлениям было невозможно. Некоторые люди оседали на Первом Ярусе, других поток уносил дальше, и никакой системы в этом, казалось бы, не наблюдалось. Иногда следствие приостанавливалось на год или два; потом, без видимой причины, возобновлялось снова – такая история произошла с неким таниным знакомым около года назад. Таня говорила об этом человеке неохотно (а Франц, видя это, особенно и не расспрашивал), но, похоже, тот был ее предыдущим «партнером».

Шаг за шагом познавая это чудное место, Франц несколько раз возвращался к возможности «второй смерти» (смерти в загробном мире), упомянутой Таней во время их первого ужина в столовой Общежития. По всему казалось, что Таня права: существование смерти действительно вытекало из существования боли и болезней, а последние действительно существовали здесь. Представить себе, однако, что может произойти с сознанием человека после второй смерти, ни Таня, ни Франц не могли, а проэкспериментировать (совершив самоубийство) желания у них, естественно, не возникало. И, кстати, бессознательный страх перед умиранием тоже указывал на принципиальную возможность смерти: иначе зачем бы тот, кто все это придумал, удерживал в человеке инстинкт самосохранения?